К востоку от Арбата - страница 3
Речь идет об истреблении поляков в СССР в 1937 году. По распоряжению Сталина, по приказу тогдашнего главы НКВД Николая Ежова, прозванного из-за маленького роста Кровавым Карликом, выстрелом в затылок были убиты сто одиннадцать тысяч поляков — намного больше, чем в 1940 году в Катыни. <…>
В нынешнее издание «Арбата» Ханна Кралль добавила один, более поздний, репортаж. Он называется «Мужчина и женщина», написан в начале 90-х, спустя двадцать лет после выхода первого издания сборника, когда у нас в Польше уже произошла смена строя. Что автор хотела этим сказать?
— Репортаж писался другим почерком, — поясняет Ханна. — Так должен был быть написан «Арбат» — если бы тогда я могла и умела так писать. И если б уже появились слова, которые раньше появиться не могли. Да и вообще всего этого текста раньше быть не могло.
Вот так новое издание «К востоку от Арбата» свидетельствует, что авторский стиль зависит не только от развития писательского мастерства — его формируют и обстоятельства.
Мариуш Щигел
К востоку от Арбата
Кусок хлеба
Из Польши ехали три недели.
Сначала остановились там, где сейчас поселок Черемхово. Огляделись: поехали дальше! Приехали в Тихоновку. Там был густой березовый лес и росла земляника. Досыта наелись дармовой земляники, огляделись: поехали дальше! Приехали в Вершину. Огляделись… Хотели ехать дальше, но дальше была только тайга, и они остались в Вершине навсегда.
Автобус ходит ежедневно за исключением тех дней, когда идет дождь, когда снегопад, когда весенняя и осенняя распутица или когда по дороге не проехать — из-за дождя, грязи и снежных заносов.
В тот день не было ни дождя, ни грязи, ни снежных заносов, и водитель сказал, что, скорее всего, доедем.
Из Иркутска мы выехали в пять утра. В шесть пошел дождь. В семь дорога превратилась в котловину, заполненную густой жирной глиной. Автобус встал. Водитель вышел и внимательно осмотрел глиняный ком, в котором буксовали колеса. Понятно было: обдумывает тактику. Кивнул (мы мысленно улыбнулись: придумал!) и сел за руль. Через пятнадцать минут автобус выбрался из глины. Проехали двести метров. Автобус встал…
— Ничего, — говорили женщины, успокаивая плачущих детей, — посидим, отдохнем…
Все понимали: дождь. На то она и тайга, чтобы в дождь через нее не проехать. Хорошо хоть дорога есть и — если нет дождя — к ним ходит автобус. Почти год уже как ходит.
Стали вытаскивать припасы: пирожки, крутые яйца, хлеб. Кто-то запел: Любимый Иркутск — середина земли…[4] Женщины поудобнее укладывали детей. Шофер обдумывал детальный план покорения очередной глыбы.
Через два часа дождь прекратился. Мы проехали километров сто и услышали треск.
— Всё, — пробормотал водитель. — Вал лопнул.
— Что случилось? — спросили сзади.
— Ничего, вал.
— А, вал.
Мы снова взялись за пирожки. Ели и пели: …середина земли, кружа по окрестным деревням в поисках мастерской, а потом разыскивали механика, а потом ждали, пока механик спаяет вал. Никто не нервничал, не ругался, не удивлялся и не давал советов водителю. Через два часа отправились дальше.
Спускалась холодная сибирская ночь. Мужчина вполголоса что-то рассказывал, женщина сонно напевала… Автобус затормозил. Вошел кто-то высокий, сутуловатый и обратился к стоящим на остановке. В тишине сибирской ночи, на дороге через вековую тайгу, заглушая негромкий шорох русских слов, прозвучало с силезским выговором:
— Ну, девки, сядойта, че́го стоите…
Я поняла, что Вершина и вправду существует.
— Потяни носом, Ханя, — сказал Петрас. — Какой воздух чуешь?
— Свежий…
— Польский воздух, Ханя, польский. Нюхни еще разок. Ну? А ты что думала! Хоть в России, хоть сибирские — мы тебе не поляки, что ль?
Вошли в дом.
— Не тушуйся, Ханя, заходи.
Петрасьва уставилась, как на привидение:
— А мне нынче белье белое снилось… Поспада́ло с веревки, я и давай подбирать. Поутру говорю Бронеку: жди какую-никакую прибыль — и вот, нате, девка из Польши приехала. А че́го ты вся такая зеленая?..
— Да дорога эта…
— Хелька, ну-ка принеси капли!
— От болести или от слабости?
— Все неси.
Еще меня напоили отваром корня, который растет в тайге, и подслащенной сивухой («пей, Ханя, пей, сама гнала»), и «Московской» с имбирем, по-бурятски, и я почувствовала, что ко мне возвращаются силы и я могу отвечать на любые вопросы Петрасов.