Качалов - страница 17

стр.

Знаменитый художник похвалил Шверубовича за исполнение роли Несчастливцева и посоветовал ему перейти на профессиональную сцену. Н. Н. Гарин со свойственной ему добротой и отзывчивостью пообещал в начале следующего сезона посодействовать в этом.

Действительно, осенью 1896 года актер мартышкинской труппы получил от писателя рекомендательное письмо к А. С. Суворину. Влиятельный общественный деятель, хозяин крупного издательства, редактор реакционной газеты «Новое время», А. С. Суворин был также владельцем театра. Ранее он уже слышал о подающем надежды студенте-любителе и даже видел его в спектакле «Завтрак у предводителя»; потому, прочтя рекомендацию, он сказал сразу:

— Да, да, я возьму вас! Для начала могу предложить рублей пятьдесят. Только вот что, господин Шверубович, непременно перемените фамилию. Вы еврей?

— Нет.

— Гм… Фамилия все же тяжелая. Да, тяжелая… Для театра не годится. Перемените!

— Хорошо.

— Можете отправиться к заведующему труппой подписать контракт. А фамилию обязательно перемените на более легкую! — еще раз напомнил Суворин, довольно посмеиваясь своему каламбуру.

Будущий актер столичного театра, сияя от радости, поспешил в контору заведующего труппой. Ему вовсе было не до того, чтобы растолковывать господину Суворину, что не от немецкого «швер» — тяжелый, а от древнегреческого слова «херувим» происходит его неблагозвучная для театра фамилия. Что поделать, в духовных семинариях существовал обычай старшеклассникам менять фамилии. Тем, кто отличался успехами в науках, давали фамилии в честь церковных праздников, например: Рождественский, Воскресенский, Крестовоздвиженский. Благонравные, но учившиеся посредственно, удостаивались «цветочных» фамилий — Бальзаминов, Розов, Левкоев. Нерадивых, в учении не успевавших, нарекали на греческий лад — Христофоров, Ксенофонтов, Фемистоклов.

Так дед студента-актера стал носить греческую фамилию Херувимов, которую его прихожане изменили на белорусский лад, сначала на Шерубимович, а затем на Шверубович.

Подготовка договора об ангажементе не заняла много времени. Наступил заключительный момент, когда оставалось лишь подписать документ. Но как?

— Почему не ставите подписи, молодой человек? Напрасно колеблетесь, на большой оклад не рассчитывайте! — наставлял умудренный заведующий труппой. — Много тут вашего брата, безработных актериков, бродит. Учтите это-с, Василий Иванович, так, кажись, ваше имя-отечество…

— Я сейчас…

Как подписаться? Взгляд Шверубовича случайно упал на конторский стол, на котором валялся номер «Нового времени». На первой странице газеты чернела рамка траурного извещения: «В бозе почил Василий Иванович Качалов».

Шверубович взял ручку, обмакнул в чернила и решительно подписался: «Василий Качалов».

Так началась новая глава его жизни.

Счастливым ли было ее продолжение?

Суворинский театр не придерживался никаких художественных принципов, не имел своего направления. В репертуаре его царил полный разброд; пьесы ставились по случайному выбору, то по прихоти владельца театра, то для бенефиса влиятельной актрисы или актера. Потому афиши сообщали о таких спектаклях, как «Принцесса Греза», «Ожерелье Афродиты», «Граф Ризоор».

Труппа, набранная «с бору по сосенке», состояла главным образом из «звезд», заблиставших было в провинции, но тускло мерцавших на столичном небосклоне. Правда, иногда для участия в спектаклях приглашались отдельные выдающиеся исполнители, однако они казались «белыми воронами» среди серого, посредственного большинства.

Качалов потерялся в разношерстной суворинской труппе. Что он играл? Третьестепенных, неприметных персонажей без имени и лица. Странно было представить, что еще недавно он подавал большие надежды в кружке студентов-любителей, в стрельнинской труппе и в театрике семейства Цветковых. Блаженные времена!

Старик Суворин однажды изволил заметить актерика, жавшегося в уголке за кулисами.

— Качалов?.. Что же это вы ничего не играете? — спросил владелец театра то ли с неудовольствием, то ли, наоборот, от сочувствия.

— Не дают.

— А вы требуйте! Нужно требовать! Властный старик и это произнес с непонятной интонацией, звучавшей советом и одновременно грозно.