Каина - страница 6

Такупай тотчас же ловко спрыгнул с гамака и пошел на голос Маниньи. Она сидела в зарослях папоротника, на огромном замшелом валуне. У самых ее ног вкрадчиво журчал проворный ручей. Лицо, освещенное полной, щедрой луной, казалось испуганным. Даже в темноте можно было заметить, как расширены зрачки Маниньи.

— Ты ничего не видишь, Гуайко? — спросила она, услышав его шаги.

— Нет, Манинья. А что видишь ты?

— Там... там... девочка, — произнесла она с едва уловимой дрожью в голосе. — Маленькая, красивая... В нарядном платьице... Она ищет мать. Зовет: «Мама, мама!»

— Манинья, с каких это пор ты стала пугаться призраков? — преодолев охвативший его ужас, напустил на себя строгость Такупай. — Та девочка — призрак. Она давно умерла. И ты знаешь это не хуже меня.

— Да, Гуайко, да, — рассеянно молвила Манинья, все еще находясь во власти видения. — Но почему она явилась мне именно сейчас, когда я вновь встретила мужчину с огненным взглядом?

— Потому и явилась, — назидательно произнес индеец. — Она хочет напомнить тебе, чем кончаются такие увлечения. Скажи лучше: ты больше не видишь золота?

— Нет, Гуайко. Я больше ничего не вижу.

— А что тебе поведала сельва?

— Она советует то же, что и ты: остановиться, подождать, отдохнуть.

Такупай впервые за всю ночь облегченно вздохнул.

В поселке Сан-Игнасио-де-Кокуй считалось дурным тоном расспрашивать кого-либо о его прошлом. Если человек попал в сельву, значит, для него началась совсем другая жизнь, ничего общего не имеющая с предыдущей. Так полагали немногочисленные жители Сан-Игнасио и были, вероятно, правы.

Начало этому поселку положили золотоискатели, рискнувшие приехать сюда вместе с женами или невестами. Именно ради них — женщин — и был разбит палаточный лагерь, превратившийся затем в поселок. «Негоже нашим возлюбленным маячить вблизи рудников и разжигать нездоровые страсти у всякого сброда, ринувшегося сюда в поисках легкой наживы» — так или примерно так рассуждали добропорядочные мужчины и стали строить для своих дам жилища, более надежные, нежели палатки.

Потом все эти сеньоры, мечтавшие о семье и собственном доме на берегу Негро, куда-то разом схлынули, оставив после себя никому не нужные рудники и чуть поодаль — хлипкие временные постройки, служившие некогда кровом.

Лишь Дагоберто Миранда никуда не уехал, а наоборот, построил дом, вполне приличный для здешних мест, и стал жить-поживать в нем вместе с женой Терезой и новорожденной дочерью Каталиной.

Из прежних обитателей Сан-Игнасио здесь также осталась старуха Тибисай, известная своими странностями, главная из которых заключалась в том, что беднягу никогда не интересовало золото.

— Зачем же ты приехала сюда? — спрашивали у нее самые любопытные, не скрывая своего недоумения и сочувствия к несчастной.

— Господь привел, — неизменно отвечала Тибисай.

После отъезда золотодобытчиков она поселилась в доме Миранды, выполняя обязанности кухарки, прачки, няньки и экономки. Сеньора Тереза никогда не отличалась крепким здоровьем, а родив девочку, и вовсе занемогла, потому все хлопоты по дому легли на плечи Тибисай. Сам же сеньор Дагоберто с утра до ночи возводил другой дом, где, по его замыслу, должны были разместиться бар и небольшая гостиница. Его уверенность в том, что Сан-Игнасио вскоре заполнится новыми людьми, разделяли также Тереза и Тибисай. И — не ошиблись. Поначалу здесь оставались на ночевку лодочники и торговцы, возившие товары в Колумбию, затем они стали доставлять сюда и редких пассажиров. Последние, как правило, задерживались в сельве ненадолго, поскольку мечта о золоте оказывалась блефом.

Но были среди них и такие, кто попадал в сельву по каким-то иным причинам, а потому и не торопился покидать ее. Тибисай говорила о таких людях, что им некуда возвращаться. Возможно, в ее словах и была доля истины — во всяком случае, старуху никто не одергивал и не спорил с ней.

Когда Каталине исполнилось пять лет, Дагоберто Миранда овдовел. Приехавший на похороны отец Терезы увез девочку с собой — в Германию, где он жил и откуда родом была покойная Тереза. Тибисай возражала против такого решения господина, говорила, что будет заботиться о Каталине, как мать, но Дагоберто рассуждал иначе: пусть девочка получит европейское воспитание и образование.