Как дела, молодой человек? - страница 4

«...Я всегда старательно готовлю уроки, только письменные выполняю не очень аккуратно. Дома я помогаю по хозяйству, выколачиваю ковры и т. д. и т. п. Родителям и учителям я всегда говорю чистую правду. Общественной работой тоже занимаюсь, не пропускаю собраний и активно участвую в спортивных состязаниях. За художественное оформление пионерской комнаты меня даже хвалили. Надеюсь дальше расти и развиваться...»

— Я тоже надеюсь,— буркнул Фараон, но потом, как бы спохватившись, добавил: — Что ж, хорошо. Почти хорошо,— поправился он не очень уверенно, потер рукой подбородок и при этом глядел так невесело, словно потерял всю месячную зарплату.

Ребята нетерпеливо покашливали. Я покосился на руку Чабаи: до звонка было семь с половиной минут.

Фараон нерешительно оглядел класс, и я почувствовал, что взгляд его на миг остановился на мне.

— Замаскировались, разбойники! Никого не узнать! А ну-ка, поглядим еще одного,— сказал он, подбадривая самого себя,— Андраш Хомлок!

Я нехотя поднялся:

— Извините, господин учитель, я не закончил.

Фараон лишь махнул рукой.

— Не имеет значения. Читай что есть.

Честно говоря, я до последней минуты не верил, что придется когда-нибудь вслух прочитать те несколько жалких фраз, которые я наспех выжал из себя. Ладони у меня вспотели, я начал читать запинаясь и до конца запинался, как малограмотный.

«Однажды мы о себе уже писали. Это было в прошлом году. Я тоже писал, чтоб понять самому, что же я собой представляю. Тогда... о, тогда все было просто. Сейчас не то, сейчас гораздо труднее говорить о самом себе. Хотя прошел всего год, вернее, даже почти два. Взрослые требуют от нас откровенности. Но быть откровенным так трудно. Ведь взрослые сами неоткровенны. Столько напустят вокруг тумана, что их вовсе нельзя разглядеть...»

Я умолк и вытер ладони о штаны.

— Это все? — спросил Фараон.

— Все.

Фараон не спеша подошел ко мне, положил на мое плечо руку, и я с изумлением увидел, что он улыбается.

— Разумеется, это всего лишь фрагмент... но мне твой фрагмент нравится! — сказал он благодушно и взял с парты тетрадь.— Андраш написал правду... Откровенным быть очень трудно. Ты согласен, Перцел?

Живодер ухмыльнулся.

— Еще как, господин учитель! Будь я всегда откровенным, мой предок сделал бы из меня котлету...

Класс грохнул.

— А если бы ты со всей откровенностью сказал: папа, я получил пятерку по химии? — спросил Фараон.

— Тогда старик был бы откровенно рад...— паясничая, заявил Живодер, а Фараон продолжал задумчиво говорить и плел какую-то чертовщину о том, что, когда поступаешь хорошо, тогда откровенным быть легко, а если дурно или предполагаешь, что твой поступок сочтут дурным... Но я больше не слушал, я не мог отвести глаз от его руки, которая машинально листала тетрадь. Внезапно рука замерла — на листке, где вчера я кое-что набросал. Меня кинуло в жар, потом в холод, даже пальцы на ногах помертвели. Я лихорадочно пытался припомнить: девичья головка, сзади волосы перехвачены лентой... и груди, высокие, остроконечные... округлый живот с пуговичкой пупка; все, что ниже, едва намечено...

Я чуть не задохся от ужаса и бешенства и упрямо сверлил Фараона взглядом: извольте вернуть тетрадь! В конце концов, это никого не касается... во всяком случае, посторонних!

Рука Фараона медленно опускалась и наконец мягко положила тетрадь на парту. Листок высунулся, как книжная закладка. Фараон на меня не смотрел. Я взглянул: рисунок был точно такой, каким я его помнил. Его Величество оказался великодушным... А что особенного?.. Ведь ниже талии лишь эскизный набросок...

Наконец-то звонок. Фараон, не взглянув на меня, вышел из класса. Значит, я дешево отделался. А если разобраться — рисунок-то откровенный. Правда?

■

Едва Фараон исчез, класс взорвался.

Живодер вскочил на парту, скроил благочестивую рожу, закатил к потолку глаза, воздел руки и завопил:

— Братья пижоны! Мы прошли через святую исповедь! Я отпускаю вам все грехи!

Он осенил нас широченным крестом и пригладил торчащие ежиком волосы.

Класс выл, стонал от хохота.

Шомфаи, наш главный пижон, в кирпично-красной американской рубашке, сбросил пиджак и повернулся к классу с лицом, перекошенным от крика, а позади него орала и толкалась вся «капелла».