Как кошка с собакой - страница 6
– Мрвмя!
– Сосиску?
Ну, я ж говорю! Сама спрашивает и сама ж ничего не понимает! Сами жрите ваши сосиски, там, кроме бумаги, ничего съедобного нет. Повторяю:
– Мрвмя!
– Сейчас, маленькая, я тебе сосисочку почищу…
– Я не хо-чу со-сис-ку!
– Сейчас, сейчас…
И как я после этого с ними живу? Сама себе удивляюсь.
Мамуля у нас вообще хорошая. Замороченная немного, но в целом хорошая. Если Олька про меня и забыть может, то мамуля – никогда. И из гостей придет пораньше – знает, что я не люблю одна сидеть, и рыбки свеженькой купит, и ночью подо мной не ворочается, как мельница. А то с этой Олькой просто беда. Только устроишься уютненько – голову на одну ее ногу, лапки на другую, так ей тут же приспичит перевернуться. А мне опять просыпайся, устраивайся. Короче, с Олькой спать просто мука.
А вот телевизор мне больше всего нравится с папулей смотреть. Он как вечером на диван ляжет, так пару часов и не встает. На его пузе можно вытянуться удобно, заодно и печень ему прогреть. Кто б сказал ему, что хватит уже жареную картошку сковородками трескать! Еще немного – и я не справлюсь, лекарства глотать придется.
Олька и мамуля телевизор смотреть совершенно не умеют. Мамуля все норовит что-нибудь связать. То спицей мне в глаз чуть не заедет, то локтем спихнет – просто жизни нет, а еще и вечно недовольна, что я ей мешаю. Я бы поспорила – кто кому мешает! А Олька – та все время куда-то бежит. То к телефону, то за чаем, то за вареньем, то за другим телефоном! Только под бочок залезешь – вскочила, побежала. Просто метеор какой-то, а не кошка! Или не человек?
Вот мамуля с папулей точно человеки – это ясно. А Олька… С ней я так до конца и не определилась. По внешнему виду, конечно, больше на человека похожа, а внутри… Иногда в ней что-то такое родное проскакивает, что я даже замороженную рыбу из ее рук соглашаюсь есть.
Чем дальше я убегал от чужого двора, тем легче становилось на сердце.
Наверное, потому, что запах выветривался. Ну кошка, ну смотрела куда-то… Чего меня развезло? Кошек я, что ли, не нюхал? Постепенно мой нос вбирал в себя привычные запахи улицы, и я становился обычным дворовым псом Носом. Нет, не обычным! Я, между прочим, сегодня выгрыз себе право быть правым заплечным!
Это воспоминание снова сделало меня энергичным и бодрым. От полноты чувств я облаял большую седую крысу, которая шла по своим делам в тени дома. Крыса очень удивилась, остановилась, пошевелила усами, да так и стояла, пока я, полаивая, бежал мимо.
Когда я вернулся на место лежки, стая уже проснулась. Я принюхался… и беззаботность сразу ухнула куда-то вниз, а на ее месте осталась только настороженность.
Прямо перед Вожаком стоял чужой. Он был большой, домашний, еще пах людьми и квартирой. И он стоял напротив Вожака, возвышаясь над ним, как сука над новорожденным щенком. Очень мне это не понравилось. Хотя сварой не пахло – чужой казался вполне миролюбивым и вовсю мотал своим обрезанным хвостом.
Я неслышно подошел с подветренной стороны и прислушался. Кажется, этот тип просился в стаю.
– Да надоело, – весело говорил он, – сижу, как гвоздь, на одном месте. Гулять выводят на пять минут. Жрать заставляют всякую дрянь консервированную…
«Ни кота себе дрянь!» – подумал я и сглотнул слюну. Однажды я вылизал банку из-под собачьих консервов. Это было что-то!
– Короче, свободы хочу! – гордо закончил верзила.
– Уходи, – сказал Вожак, – у нас нет свободы. Мы стая.
– Ну… Стая ведь свободная!
– Стая свободная. А каждый пес в ней – нет. Каждый, даже я, подчиняется стае. А ты, кроме всего прочего, будешь подчиняться мне и старшим.
Чужой сел и небрежно стал чесать задней лапой за ухом.
– Тебе – ладно. А на старших еще посмотреть надо.
Это было уже слишком. Я негромко, но выразительно взрыкнул. Чужак попытался вскочить на четыре лапы. Получилось смешно – вскочить-то он вскочил, но левую заднюю из-за уха достать забыл. Так и покатился кубарем. Стая захихикала.
– Не надо смотреть, – назидательно сказал я, – надо нюхать. И сидеть так, чтобы с подветренной стороны к тебе никто не подобрался.
Он наконец распутался, осмотрелся и тоже рассмеялся. «Молодец, – подумал я, – не полез в бутылку».