Как выйти из террора? Термидор и революция - страница 5

И если признать оправданность подобного прочтения эпохи Термидора, то былая аналогия между французским Термидором и русским Термидором также заслуживает переосмысления. Отправной точкой здесь может служить признание того факта, что только в 50-х годах XX века, после смерти Сталина, выход из Террора действительно был поставлен в Советском Союзе в порядок дня — и как проблема, и как политическая программа. Таким образом, начало тяжелого выхода из Террора приходится лишь на время «оттепели» и десталинизации. И если позволить себе столь смелое обобщение, то, с этой точки зрения, Советский Союз вступает в свой Термидор с Хрущевым и, сверху и снизу, ускоряясь и отступая назад, выходит из Террора вплоть до Горбачева, то и вплоть до Ельцина, которые выступают в роли последних советских термидорианцев. Процесс, который во Франции занял пятнадцать месяцев, в Советском Союзе растянулся более чем на четверть века. В то же время в Советском Союзе серьезный кризис, вызванный выходом из Террора, превратился в общий кризис системы, который сложными, извилистыми путями привел к крушению режима и выходу из коммунизма. Эти противопоставления демонстрируют как интерес к аналогиям, так и границы их уместности.

Работа историка неизбежно связана со сравнениями, однако сравнивать отнюдь не означает сводить критерии сравнения к упрощенной схеме; напротив, это должно выявить сложную игру параллелей и противопоставлений и тем самым внести свой вклад в лучшее понимание каждого из этих критериев. История не повторяется даже в том случае, когда в разном контексте и в разные эпохи возникают аналогичные вопросы: другие времена и другие места, другие действующие лица и другие нравы, другие средства сообщения и другие технологии, другой концептуальный инструментарий и другие социальные системы образов и т.д. Крушение советской империи и выход из коммунизма дают историкам возможность поставить новые проблемы в сравнении двух революций, французской и русской, поскольку отныне обе они окончательно завершены. В свете их контрастирующих друг с другом финалов необходимо переосмыслить и начало, и путь каждой из них. Парадоксальным образом, на первый взгляд, эти две революции являются противоположностью именно в том, в чем они кажутся в наибольшей степени похожими. И одна, и другая обещали быть радикальным разрывом с прошлым; и одна, и другая собирались начать историю с нуля. Однако в своем развитии и одна, и другая зависели от того прошлого, которое они отвергали. В этом плане если именовать их революциями, то следует признать чрезвычайную плотность времени, в которое они протекали. Но это также означает обнаружение в их глубинах связей с теми социальными и культурными традициями, с которыми они хотели порвать; одним словом, это ведет к осознанию того, что, несмотря на их общее стремление к всемирности, одна из них была французской, а другая — русской. Следует провести и еще одно противопоставление: Французская революция открывает собой долгий период, растянувшийся на два века, — период рождения и распространения революционной мифологии; распад СССР и выход из коммунизма знаменуют упадок революционной идеи. Залогом ее была история, оттого-то на этой идее столь существенно сказались серьезные последствия ее последнего кризиса — самого тяжелого за все время ее существования. Однако упадок не обязательно означает конец: мощные исторические мифы глубоко укореняются в социальной системе образов и претерпевают порой удивительные изменения. Так, постановка проблемы Термидора и Термидоров приводит к постановке вопросов о будущем революций и революционной системе образов. А это уже находится за пределами ведения историка.

Январь 2005 года

Памяти Релы,

моей жены и моего друга, моей любви

Это эссе родилось из неожиданности и изумления. Читая, в некоторой степени случайно, дневник, который вел во время Революции некий Селестен Гиттар де Флорибан, парижский буржуа, я дошел до страницы, где автор рассказывает, как в ночь с 9 на 10 термидора по Парижу ходил слух о том, что Робеспьер хотел провозгласить себя королем и даже вынашивал планы взять в жены заключенную в Тампле дочь Людовика XVI. Решив перепроверить этот слух, я выяснил, что, несмотря на всю абсурдность, он был весьма широко распространен и оказал определенное влияние на ход событий. Как такое могло случиться? В какой политический и ментальный контекст вписываются этот слух и его успех — на первый взгляд парадоксальный? Так я заинтересовался событиями 9 термидора, или, шире, термидорианским периодом, — тревожным и беспокойным.