Как выжить в современной тюрьме. Книга вторая. Пять литров крови. По каплям - страница 2

стр.

Когда по продолу вели арестованного, конвоир стучал ключами по тонкой металлической трубе, протянутой вдоль коридора на манер балетного станка. Сначала я не понимал, для чего, потом сообразил. Таким образом один конвоир давал понять другому, что кого-то ведут, – чтобы арестованные, не дай бог, не увидели друг друга.

С утра дверь открылась, и сержант злобно пробурчал:

– Ведро.

– Какое ведро? – искренне не понял я. – Мусорное, что ли?

У милиционера чуть ли не удар случился. Он покраснел, напрягся и злобно выплюнул:

– Сорное!

А снаружи Москва встречала Новый год. Взрывались петарды, слышались радостные возгласы, и наверняка где-то лилось шампанское. Жизнь продолжалась, но, увы, уже без меня.


На Петровке больше пяти дней в одной камере никого не держат. Переводят в другую. Вообще, в ИВС по закону запрещено держать задержанного больше десяти дней. Меня держали месяц. Шесть раз переводили из одной камеры в другую.

Сидеть в тюрьме всегда плохо и тоскливо. Сидеть в тюрьме в Новый год противнее и тоскливее втройне.

– Фамилия на С? – спрашивал милиционер в глазок.

Вызывали не по фамилии, а называли первую букву твоей фамилии. Ты должен был сам ее произнести, и если все совпадало, с тобой уже совершали какие-то действия. Вели к следователю или давали бумагу на подпись.

Через адвоката мне передали книгу «Китайская алхимия». Следователь, увидев название, с плохо скрываемым снисхождением поинтересовался:

– Что, помогает?


Химки-Ховринская ИВС по сравнению с Петровкой – это ночлежка в сравнении с пятизвездочным отелем. Помещение без туалета, на стенах – шуба, похожая на застывшие потеки говна и, что интересно, такого же цвета. Пять деревянных шконок. Ни белья, ни матрасов, ни подушек – это даже не было предусмотрено. Свет до того тусклый, что видны только очертания предметов. Малюсенькое окно с двойными пластиковыми стеклами, пространство между которыми почти до половины оконного проема завалено всяким мусором: пустыми пачками из-под сигарет, бычками и прочей чепухой. Что делается за окном, разглядеть физически невозможно. Еду приносят из ближайшего кафе, вместо ложек – дикого вида колпачки.

Зима кидалась снегом и в лицо, и в душу.


Имелась одна хитрость: дознаватели принесли бумагу, что меня отпускают, и тут же прямо в ИВС предложили проехать к прокурору. Он-де хочет меня увидеть и задать пару вопросов. Я по глупости согласился. Потом у них долго не заводилась машина. Я мог бы запросто пересесть в другую, но не стал этого делать. Почему? Да просто не думал, что такое возможно именно со мной. Сейчас бы я поступил по-другому. Но это было тогда. Между этими двумя словами – «тогда» и «сейчас» – прошло слишком много времени и случилось много разных событий.

– А кто его арестовывать будет? Кто конкретно в двенадцать ночи подпишет постановление об аресте? – спросил адвокат следователя.

– Я и подпишу, – ответил следователь.

– Но это незаконно! – вскричал адвокат.

– А вы жалобу напишете.

– А если его опять отпустят?

– Не волнуйтесь, сколько потребуется, столько раз и будем арестовывать.

Само очко в туалете находилось на возвышении. Этакий постамент высотой в метр. В двери же красовалось окно размером в два журнала. Окно располагалось прямо напротив очка. Таким образом, милиционер в коридоре мог наблюдать за арестованным, прямо за процессом, происходившим на этом своеобразном унитазе. Кто это придумал? Кто спроектировал? Главное – зачем? Эх, поймать бы дизайнера и отметелить хорошенечко.

В ИВС – свои правила приема передач, поэтому за время сидения у меня скопилась масса пластиковых пакетов с продуктами и вещами. Как я с таким невероятным грузом дотащился до Бутырки, уже и не знаю. Видимо, сработал закон: своя ноша не тянет.

Потолки высокие, коридоры широкие и длинные, в коридоре ремонт. Бутырка раскрыла передо мной свои грязные объятия.

Меня приняло темное, слабоосвещенное помещение. В нос ударил резкий запах разлагающейся дряни. Из темноты контурами проявлялись шевелящиеся человеческие особи. Слева у стены, заваленной непонятным хламом, по звуку струящейся воды обозначился туалет. На сам унитаз кто-то набросил невероятно старую куртку. Естество требовало своего. Других вариантов не было. На свободе у меня никогда не получалось справить малую нужду на глазах у другого человека. Я всегда избегал этого, или терпел, или же пристраивался так, чтобы меня не видели, да и особой необходимости в этом не было. Ну кто в московской квартире или даже в общественном туалете будет наблюдать? Тут же в дверях обозначился глаз охранника, а со всех сторон меня буравили взглядами с десяток человек. Мочевой пузырь разрывался. Если я это не сделаю сейчас, то меня просто вернут назад… Подумать страшно. Преодолев стыд и брезгливость, а заодно воспитание, я сделал усилие, и струя упала на куртку.