Как живется вам без СССР? - страница 24

Если Фарук понимал, что Рая для него – лишь сезонный листок на ветке, обреченный в любой момент упасть на землю, под чужие ботинки, стоило ли тогда, будь он предельно честным человеком, вступать в такие сложные и трудные для обоих отношения? Значит, парень, живя в другой стране, бессовестно использовал чужую жизнь, загодя ведая о том, какую беду потом принесет девушке.

«Может, правы были мои однокурсники, когда прислали мне черную метку? – обдумывала Анна уже совсем иной ракурс той же ситуации. – Может, они заботились обо мне, вот так просто, по-племенному, на примитивном уровне, мол, это наше, не трогать?».

Тогда выходит, что права обоюдная беспардонность. И правы те, кто делит людей на белых и черных, бедных или богатых, сильных и слабых. Тогда можно жить без идеалов, и бунт, в противовес Сартру, не всегда прав? Можно, выходит, принюхаться к любому свинству, что и делало человечество в расовых вопросах много веков. Не совсем смиренно, конечно, но жило ведь как-то. Жило, как получалось, без какого-либо уважения к Копернику, Джордано Бруно, к изобретателю Тесле, который первым на земле подал постоянное электричество в дома, а банкир Морган вышвырнул физика из офиса и разорил его лишь за то, что ученый хотел продолжать свои опыты по беспроводной передаче энергии на далекие расстояния.

А за что убили Мартина Лютера Кинга? За идеалы же…

Но без них как жить на планете? Любоваться намордниками религиозных средневековых палачей, грязными ордами Чингисхана, черными эсэсовцами?

В страницу Истории Анна навсегда вписала бы свой постулат: без идеалов – не жить. Ни утром, ни вечером. Ни в нашем веке, ни через десять веков. Ни в море, ни в поле. Без идеалов любой простор окажется склочной кухней или местом для побоища во имя чужой алчности и зависти. Без идеалов человечество – просто помойка. В лучшем случае. В худшем – нагло поднесенный к чужому подбородку кольт. И на знамени каждой жизни должен быть вписан признанный всем человечеством идеал – светлого отношения к другому.

– Не огорчайся, – сказала Анна на прощанье подруге. – Ну, не повезло, явно не тот человек встретился. Пусть тебе поможет мысль о том, что у нас учились не только предатели. Слышала что-нибудь о Рахмане?

И напомнила: Рахман вновь прилетел в Россию, тайком, через три границы, потому что жил в это время не у себя на родине, а по заданию партии – в чужой стране. Но когда он узнал, что его Лена родила сына, тут же оказался в Москве, и они уже втроем вылетели к нему на родину.

Для Раи ничего из прежней жизни уже не имело значения. Она в этот момент вырывала из себя прежние чувства, будто дикую яркую лилию, прямо с корнями, вплоть до мельчайших нитей, которые обычно не летят за стеблем, а остаются в почве, чтобы дать жизнь еще какому-нибудь ростку. Но какие могли быть тут ростки, если вчера Фарука уже видели с другой девушкой? Родом из той же страны, что и он сам.

Поговорив немного о деревенском житье-бытье, – Рая работала директором сельского Дворца культуры и приезжала в МГУ на сессии, – она попрощалась и, словно птица с истерзанным крылом, медленно вышла в коридор. Больше ее в МГУ никто не видел. Зато каждый день на лестничных маршах встречался Анне Фарук со своей молодой женой.

Не общаясь с девушкой ни одного дня, он женился на своей соотечественнице, студентке из медицинского института. И теперь, когда шел рядом с Фатхией, то и дело приотставал на шажок, другой, чтобы полюбоваться статной фигурой своей чернокожей жены. Фарук с удовольствием разглядывал ее платье, руки, локти. Вскоре у них родился ребенок. И молодой муж с удовольствием носил картошку, стирал белье, гладил пеленки. Прошлое в его жизни, будто обмелевший пруд, затянулось мгновенно.

Студенческие годы закончились. Анне тоже выпадала иная жизнь. Жить ведь приходится всегда, даже тогда, когда идеалы твои утонули, будто железки в пруду. Горе, как островок, обходить как-то надо. Потому она – в районной газете.

По ночным улицам этого маленького городка бродили стреноженные лошади, щипая густую траву у обочин. Каждый житель имел тут большой сад или огород, где проводил на воздухе почти все свободное время. О засохших отмирающих цветах огурцов люди говорили в этом селении так долго, что этому посвящали долгие часы у колонки, а сводка погоды – похолодание или надвигающиеся заморозки – вызывала столько же волнения, сколько прежде сводки с военных фронтов.