Как жизнь, Семен? - страница 20
Остроносенькая девушка, расположившись на подоконнике, продавала билеты на вечерние сеансы в кинотеатр. Невдалеке от нее стояли женщины и «судачили».
Одна из них рассказывала, что получила из части, где служит сын, благодарность от командования. Сын — отличник боевой и политической подготовки и, кроме всего, секретарь комсомольской организации.
— Вот ведь, Васька-то! — восхищалась и завидовала женщина в фартуке, к которому, как комочки снега, прилипли пушинки хлопка. Она, видимо, только что пришла с фабрики: об этом было можно догадаться по ее усталому, потному лицу. — Хоть бы моего балбеса скорей призвали, сделали человеком, — с отчаянием выговорила она. — Измучилась с ним, бабоньки.
— Пристрожить ты его, Настя, не можешь, вот что, — отвечали ей.
— О Пашке говорят, — мигнул мне Витька.
Он все еще копошился с тяжелым ухватом у печки. На распаренном от жара лице выступили капельки пота. Витька никак не мог найти свой горшок с кашей.
Наконец он поставил ухват и, глубоко вздохнув, заявил:
— Тут сотня понапихана. Поди разберись, который твой. Плевать! Не помру и без каши.
Прощай сегодня уроки! Через минуту мы беззаботно шагали по улице.
Мы — это Витька, Пашка, я и сухопарый парень с бегающими глазами и вкрадчивым голосом — Корешок. Направлялись к кинотеатру.
Около кинотеатра — ровные площадки замерзших прудов. Стоят в безмолвии вековые деревья парка. А возле билетных касс шум и гвалт.
Корешок решил взять билеты без очереди. Он нахально полез к кассе. Пашка подталкивал его сзади.
Добравшись почти до окошечка, Пашка и Корешок вдруг вылезли обратно и бросились к очереди с другой стороны. Всем своим видом они выражали озабоченность и величайшую занятость.
Люди в очереди почему-то расступались перед ними и подозрительно оглядывались.
Билеты они купили, но отошли от очереди недовольные. Пашка винил за что-то Корешка, называл презрительно растяпой, а тот огрызался.
Только после я догадался, что они проверяли чужие карманы.
Кинокартина была про то, как один парень устроился на завод. На работе у него сначала ничего не получалось, и он совсем перестал разговаривать с людьми, замкнулся. Тогда комсомольский секретарь вызвал его к себе и стал говорить, что у многих не сразу получается, что не надо огорчаться: поступая так, он расписывается в собственном бессилии. «От себя не убежишь», — сказал секретарь под конец. После этого у парня стало здорово получаться. Он начал выступать на собраниях с критикой, что-то такое даже придумал, и его хвалили, а директор по такому случаю отвез его домой на «победе». Кончалась картина песней. Измазанные рабочие и этот парень в самой середине шли, обнявшись, по мостовой и пели. На них смотрели прохожие и, кажется, завидовали.
— Рабочие! — с гордостью сказал один прохожий, который был похож чем-то на Игоря Ильинского.
Вообще кино ничего, парень запомнился. Когда стану работать, тоже придумаю что-нибудь, а идя с работы, буду петь веселые песни.
Когда в зале вспыхнул свет, Пашка вздрогнул и стал протирать глаза. Оказывается, он все время спал. Вот удивительно! Как это в кино люди умеют спать?
— Заякоримся? — спросил Пашка сухопарого Корешка и так сладко зевнул, что и мне захотелось спать.
— Пшли! — небрежно, сквозь зубы процедил Корешок.
Вскоре мы сидели в пивной за столиком, накрытым сальной клеенкой, — «заякоривались».
Поллитровая кружка пива стояла передо мной. Было страшно подумать, что всю ее надо выпить одному. Пиво было горькое, с каким-то неприятным парным запахом.
Я давился и пил, чтобы не ославиться в такой замечательной компании.
Я смотрел на притихшего Витьку и смеялся. Чему? Сам не знаю.
А Витька часто мигал, тер себе щеки и уверял, что они у него стали как деревянные.
Мне сунули в рот горящую папиросу. Я курил, кашлял до слез, опять курил, до тех пор, пока не стало тошно, а потолок не начал колебаться.
Я все порывался сказать моим новым товарищам, что они чудесные ребята. Но как только раскрывал рот, Пашка проводил ладонью по моему лицу сверху вниз и говорил:
— Не рыпайся, салажонок!
Такое самоуправство меня обижало, а от Пашкиной ладони пахло чем-то кислым.