Калейдоскоп - страница 2

Водовороты безмолвия снова охватили Холлиса и остальных, летящих вниз, вниз, вниз, сквозь мрак Вселенной.

— Холлис, ты еще слышишь меня?

Холлис промолчал, чувствуя, как лицо заливает краска.

— Это снова Эплгейт.

— Слушаю, Эплгейт.

— Давай поболтаем, все равно больше нечего делать.

— Хватит болтать, — подключился капитан, — надо что-то придумать.

— Капитан, советую вам заткнуться! — предложил Эплгейт.

— Что?!

— То, что слышал. И не лезь со своим чином. Между нами десять тысяч миль, и незачем себя дурачить. Стимсон правильно заметил: падать нам глубоко.

— Послушай-ка, Эплгейт...

— Заткни глотку. Считай, что я взбунтовался. Терять мне нечего. Ракета твоя была дрянь, и сам ты как капитан никуда ке годился. Желаю тебе свернуть шею, когда грохнешься на Луну.

— Я приказываю тебе замолчать!

— Приказывай, сколько влезет. — Голос принес насмешку за десять тысяч миль.

Капитан умолк. Эплгейт продолжал:

— О чем мы говорили, Холлис? Ах, да! Тебя я тоже ненавижу, ты это знаешь. Много лет знал.

Холлис бессильно сжал кулаки.

— Я хочу тебе кое-что сказать, — не замолкал Эплгейт. — Сделать тебе приятный сюрприз? Помнишь, пять лет назад тебя провалили на выборах в правление фирмы? Скажи за это спасибо мне, ха-ха...

Рядом промелькнул метеор. Холлис глянул вниз: на месте левой руки фонтаном била кровь. Давление в скафандре упало. Задержав дыхание, он дотянулся правой рукой и повернул зажим на левом локте. В скафандре снова появился воздух. Все произошло так быстро, что он не успел удивиться. Его больше ничто не удивляло. Он все плотнее затягивал зажим, пока не остановилось кровотечение. Все было проделано в молчании. Теперь Холлис прислушался к разговорам. Одни из членов команды, Леспер, без устали болтал о своих женах: и на Марсе, и на Юпитере, и на Венере, о своем богатстве и развлечениях, кутежах и азартных играх, о своей удачливости в жизни. Все дальше и дальше погружались они в глубины космоса, и Леспер, падая навстречу гибели, забывался в счастливых воспоминаниях.

Как все странно: на миллионы миль кругом простиралась Вселенная, и в самом центре перекликаются отрывистые голоса. Непроглядная темень, но упруго звенящие радиоволны отыскивают людей и будят чувства.

— Ты рассердился, Холлис?

— Нет.

Он не солгал: им снова овладела отрешенность, будто не он, а бетонный блок проваливался в бесконечное никуда.

— Всю жизнь ты стремился пробиться наверх, Холлис, и не понимал, почему тебе не удавалось. Это я преградил тебе путь как раз перед тем, как меня самого оттуда сбросили.

— Теперь это не имеет значения, — устало сказал Холлис.

Так оно и было. Все позади. Оглядываясь назад, видишь жизнь, как фильм, промелькнувший за несколько мгновений: все заблуждения, страсти и порывы собраны вместе и яркой вспышкой отброшены на экран Вселенной, прежде чем успеешь воскликнуть: «Вот счастливый день, а вот плохой; вот злое лицо, а это — доброе», — как фильм рассыпается пеплом, а экран поглощает тьма. Стоя на краю жизни и бросая взгляд в прошлое, он сожалел об одном: что желание жить его не покинуло. Неужели каждый умирает с чувством, будто он и не жил вовсе? Или жизнь в самом деле так коротка, что не успеешь войти во вкус, а она уже промчалась? А вдруг смерть кажется преждевременной и жизнь внезапно оборванной только для него именно сейчас, ногда на размышления остались считанные часы?

А Леспер все еще хвастался:

— Уж я-то время проводил как следует: жена на Марсе, жена на Венере, жена на Юпитере, и у всех полно деньжат, а мне отказа ни в чем не было. Пил поверх головы, играл — однажды просадил в рулетку двадцать тысяч долларов!

«Но ты все равно здесь, — подумал Холлис — У меня ничего такого не было. Я завидовал тебе, Леспер, когда я не смотрел в глаза смерти, я завидовал твоему успеху у женщин и твоим кутежам. Женщины пугали меня, а, улетев в космос, я тосковал без них и не переставал завидовать твоим победам, твоему богатству и необузданному образу жизни, в котором ты находил счастье. Но теперь... теперь мы проваливаемся в пустоту и твердо знаем, что жизнь кончена, и я больше не завидую тебе: для тебя и меня все позади, а значит, словно не было». Холлис повернул лицо и микрофону и крикнул: