Калина - страница 16
Борис никогда до этого не лежал в больнице, в отличие от Матеуша, тому несколько лет назад удалили аппендикс, и он рассказывал о жутком, животном страхе, охватившем его перед наркозом: «Я ведь знал, что это пустяковая, почти косметическая операция, но ужасно боялся, что засну под наркозом и больше не проснусь».
Борис помнил этот рассказ Матеуша и, очутившись в машине Скорой помощи, думал только об одном: как бы его не стали оперировать под наркозом. Он боялся страха перед наркозом, который, говорят, испытывают все, за исключением полных кретинов, — это какой-то атавизм.
Парень с неподвижными руками привел няню, и та наладила репродуктор. Как раз недавно началась трансляция футбольного матча. Играла «Полония», за которую Борис давно уже страстно болел и которой в этом году угрожало исключение из класса «А». Радиопередача была подлинным даром судьбы, дело было даже не в исходе матча, а в возможности отвлечься, позабыть на полтора часа о больничной вони и тоске. Из репродуктора грянули знакомые окрики, шум, свисток судьи и: «Да, да, граждане, жаль, что вы не могли этого видеть, итак на . . .ой минуте первого тайма счет стал один — ноль в пользу «Полонии»! Борис уже открыл рот, чтобы крикнуть: «Я же говорил!» — но в этот момент скрипнула дверь и на пороге появилась Здися с девочками. Она поискала мужа глазами, увидела и быстро подошла к нему, задев ногой стул у постели больного старика.
— Простите. Борис, ну что? У тебя такой радостный вид.
— Один — ноль в пользу «Полонии».
— Ты все шутишь? Еще не протрезвился?
— Ну что ты!
Эва с Магдой, испуганные, со слезами на глазах, смотрели на его лицо, имевшее, должно быть, довольно плачевный вид. Борису стало жаль девочек и неловко, что они видят его таким.
— Ну, не надо плакать. Ведь я жив.
— Что с тобой, Борис? Только это? — Здися показала глазами на его лицо.
— Правая рука и нога.
— Перелом?
— Не знаю. Не могу пошевелить. А плечо вздулось, как пузырь.
— Тебе сделали что-нибудь?
— Рентгеновский снимок. И укол. Наверное, противостолбнячный. Даже не спросили, сделана ли у меня прививка против столбняка.
— Тебе наложат гипс? Да и лоб они могли бы привести в порядок.
— Не знаю. Они тут с человеком обращаются, как с вещью. Лопочут так, чтобы ничего не было понятно. Но я уловил что-то насчет операции.
— Не знаю, что делать с машиной, — сказала Здися. — Придется ее как-то выручать оттуда.
Борису стало обидно. Получалось, что во всей этой истории важнее всего машина. Но он тут же подумал, что ведь Здисе нужно позаботиться обо всем, а лично ему она мало чем может помочь.
— Матеуш не пришел? — спросил он.
— Матеуш сидит.
В сущности, этого следовало ожидать, но Борис был потрясен.
— Ну и удружил я парню.
— Или он тебе.
— Мы, наверное, оба одинаково виноваты, но я же старше.
— Ты говоришь глупости, Борис.
— Разумеется. Ты всегда была умнее.
— Я в первый момент тебя не узнала, — Здися переменила тему, — смотрела на тебя и думала, что это кто-то другой. Только по волосам потом догадалась.
— Неужели я так ужасно выгляжу? — удивился Борис и, не дожидаясь ответа, добавил: — Послушай, забери меня отсюда. Под расписку. Я чувствую, что они меня здесь покалечат.
— Тебе всегда все рисуется в мрачных красках.
Борис понял внезапно, что теперь от Здиси, только от нее, зависит, останется ли он в этой заштатной повятовой[2] больнице или попадет в академическую клинику, где работают лучшие специалисты, где им займется профессор. Собственная беспомощность показалась ему чудовищной. «Уж лучше бы я попал в тюрьму, как Матеуш», — подумал он, а вслух сказал:
— Право же, ты могла бы это устроить.
— Конечно, устрою.
— Видишь ли, насколько я мог понять, тут какое-то сложное повреждение плечевого сустава, и они наверняка захотят экспериментировать…
— Не оправдывайся. Вполне понятно, что тебе страшно. Сейчас пойду поговорю с врачом.
— Тебе очень больно, папа? — спросила Эва, когда мать вышла.
— Совсем не больно, доченька.
— А я думала… — Она вздохнула. — Знаешь, Магда совсем не переживает.
— А вот и переживаю. — Магда разревелась, размазывая руками слезы по щекам.