Каллиграфия страсти - страница 17
и даже за мои руки было заплачено меньше, чем они стоили. Я никогда не имел страсти к деньгам и, пересчитывая их, испытывал ощущение чего-то нечистого и вульгарного. Отец учил меня, что джентльмен не должен говорить о деньгах и иметь с ними дело, для этого существуют банкиры, которым, однако, нельзя доверять. Отец мой был склонен к эксцентричности суждений: иногда и банкиры не лишены рафинированности, хотя и полагают, что могут скупить весь мир, так как все продается. Помню, как подруга моей матери хлопотала о назначении содержания медиуму, богемной старушке, осаждавшей публику рассказами о прогулках с Иоганном Себастианом Бахом и Клодом Дебюсси с целью постичь тайны их музыкальных композиций. Однако старушка исчезла с неописуемой быстротой. Цена ее тайн была невелика, зато рассказывали, что на спиритических сеансах она вещала мужским голосом, и что будто бы то был голос Баха. Все это побасенки старой причудницы Европы, от которой уже почти ничего не осталось даже в моем представлении. Я никогда не занимался этой мистикой, в отличие от многих светлых и здравых умов, готовых все отдать ради какого-нибудь редкого трактата по алхимии или спиритизму. И все-таки в глубине души я жаждал тайны; я то гнал ее от себя, то гнался за нею. В своей невротической маете я обследовал ее закоулки: ее печать была на моих руках с ухоженными ногтями, на прикосновениях к клавишам, черным и белым, на том, как моя правая нога управляла педалью. Мне хотелось, чтобы моя интерпретация, этот дар оживлять столетия, озвучивать немые страницы черно-белых значков, была сопряжена с тайной бытия. Мои руки двигались, словно послушные правилам, из которых я знаю лишь одно начальное, мало что способное объяснить. Достаточно подумать о тайне звука, не обладающего объемом, и в то же время овладевающего всеми объемами и проникающего повсюду, даже в самые соблазнительные части напряженного тела, готового отозваться наслаждением на малейшую модуляцию звука. И мои мысли возвращались к предшествующей ночи, к «девушке в шляпе», девушке с улицы Ренн. Я вспоминал движения ее тела, будто стремящегося опередить мои желания, подвластного закону, который я всегда постигал с большим трудом: уж слишком он переменчив.
Я остановился, испуганный тем, что зашел слишком далеко и стал снова думать о музыке как об аналогии, а не как о проявлении воли. Рассказать секс языком музыки? Этого только не хватало! Музыка — это воля, а не представление. Она не имеет связей с миром, не объясняет его, она его воссоздает, меняя его формы и настроения. Негоже заниматься изысканием музыкальных пьес для осмысления своих сомнений и страстей. Что есть мир, как не результат вселенской дисгармонии? Он состоит из нагромождения множества случайных звуков, неузнаваемых, имеющих музыкальную частоту, но бессистемных, разных по протяженности, как скопления облаков, которые сталкиваются, взрываются молниями и неожиданными бурями, после чего мир смотрится так, будто ничего не случилось, остается лишь устойчивый запах свежести. И это мой слух и мои руки, как руки умелого садовника, вносили порядок в мир, полный дисгармонии. Может быть, я умел находить тональность вещей? А может, это безумие, бред человека, до такой степени привыкшего читать и мыслить посредством слуха, что ему уже не удается упорядочить события, следуя иной логике?
В какой тональности проходила встреча с девушкой в кафе на улице Ренн? В ми-бемоль-миноре, фа-диез-миноре или до-мажоре? Таким вопросом может задаваться только сумасшедший пианист. Но это не так, я ведь действительно в ходе нашего разговора, в манере говорить почувствовал и пережил движение до-мажорной Прелюдии Шопена, у меня было точное ощущение тональности этой встречи. В до-мажоре встречаются не так, как в ля-бемоль-миноре, здесь не бывает двусмысленностей и запасных ходов, здесь не следуют неизвестным правилам. До-мажорное лицо не удивляет странными взглядами, не оставляет места для домысливания, оно все как на ладони, ясное и завершенное. Первая Прелюдия, все тридцать четыре такта, написана не просто в этой уверенной тональности, но в характере