Каменное дерево - страница 4

Город мил, город величественен, город положил на полки своей библиотеки все нужное моему сердцу и еще чуть-чуть. Царственно, невзначай обрел мое вечное восхищение. Слышишь, финский город, я буду писать о тебе, я воспою тебя, я расскажу о тебе всем.

Мы вышли, и кончился дождь, за которым вскоре подул порывистый ветер, обещающий перемену погоды. Я достала приготовленные шарфы и завязала каждому на шейку по длиннокрылой птице.

Дома потрошим рюкзак и разбредаемся по диванам со своими сокровищами. Забыт компьютер, забыты игры, бутерброды неловко кромсаются на подушки. И только сын, не умеющий в свои три года читать, насмотревшись вдоволь картинок, ноет: «Почитайте-е-е!» Его не слышат, отсылают к картинкам. Он сердится, пинает грузовик, плюхается поперек ковра и подпирает кулаком надутую щечку. Подожди, малыш, не торопи время — у тебя все впереди.

К исходу ночи души насыщаются чтением и тяжело засыпают.

Во сне приходит бабушка, ворчит, гладит мои руки и спрашивает о правнуках. Мы вспоминаем, как однажды выхаживали раненую чайку, но так и не выходили.

«Эта была обычная чайка, — говорю я, — не Джонатан Ливингстон и даже не Чеховская, потому и умерла».

«Надо было дать ей чаю. Просто чаю, ей было бы легче…» — отвечает бабушка и обнимает окаменевшее дерево. Все-то она знает!

Я просыпаюсь, плетусь на балкон курить. Холодно. Ветер дует, старается, но елям хоть бы хны, полощут слегка тяжелыми юбками и даже не кланяются, а наверху, в дырках вершин — звезды. И хорошо! Пора уж!

Каменному дереву не напугать меня — стой себе смирно, вспоминай. Есть, поди, чего вспомнить. А может — нет, нечего тебе вспоминать? Стояло в дремучей тайге, где-то гремела, свистела и плакала история, но тебе миллионы лет — только облака и дожди, солнце и, лишь изредка, птицы. Никто не пришел, ни один город не врезался в твой край, ни одна дорога не пролегла мимо. Вот и окаменел от тоски. А мы — нет, нам есть, что вспомнить сейчас и после смерти будет.

Может быть, мы останемся здесь навсегда. Может быть, никогда не умрем. Конечно, одной библиотечной полки, даже большой, так надолго не хватит, но ведь за лесами, за озерами, за серым длинным горизонтом, за лентами дорог должен быть еще Питер. Там прошла моя первая жизнь, промчались мои девяностые и уперлись наивным лбом в тысячелетие, там на Прачечном переулке меж окон мерзла любовь и мечтала вырваться в лучшую красивую жизнь, не зная, что вырываться не стоило, потому что нет жизни красивее той, что в двадцать лет. Там друзья, немножко меня позабывшие, но ничего — вспомнят, ибо то время приятно вспоминать, там «Дом Книги» — огромный, как паром Хельсинки— Таллинн «Викинг Лайн», там в мрачных залах «Сайгона» по-прежнему подают кофе в стаканах, и говорливая весна чайками садится на крыши соборов. Там гранитные набережные Невы сравнительно молоды, но я верю — им есть, что вспомнить, как верю в то, что когда-нибудь приеду и увижу свою юность снова.