Каменный пояс, 1985 - страница 60
Клавдия была растрогана.
— Спасибо вам большое, Иоганн!
А он неожиданно погрозил пальцем Альберту:
— Смотри! Попробуй только обидеть нашего доктора!
И одной рукой он обнял Клавдию, а другой — Альберта.
— Я хочу все знать о тебе и о твоей семье, — сказал Альберт.
— Ну, что ж, слушай.
…За несколько лет до революции слесарь челябинского железнодорожного депо Семен Рубцов купил дом на улице Таможенной. Это был целый «дворец» — комната и кухонька. В подвале в ненастье всегда стояла вода, ее вычерпывали ведрами. На Таможенной Рубцовы и прожили много лет.
Когда в середине 20-х годов начали переименовывать улицы, дошла очередь и до Таможенной. С тех пор она называется улицей Борьбы.
Правильно в народе говорят: не в богатстве счастье. Жили Рубцовы без особого достатка, но дружно и счастливо. Отец Клавдии, Семен Никитич, был по тем временам человеком необычным, жадно тянулся к знаниям, к культуре. Он любил музыку, и любовь эту старался передать дочерям — Клавдии и младшей, Нюсе. В доме был граммофон и много пластинок с оперными ариями. Отец иногда ездил в Екатеринбург — слушать оперу.
Мать Клавдии была верующей, а отец — «красным». Но постепенно мать перешла в отцовскую веру, и в 20-е годы иконы из дома исчезли. В семье говорили, что название сибирского села Рубцовка идет от их предков, сосланных царем после крестьянского бунта.
Но, пожалуй, самым удивительным человеком в семье был дед со стороны матери — Иван Лаврентьевич Салатов. Внешность у него была запоминающаяся: ясные голубые глаза, крупный нос, серебряные кудри, аккуратная белая борода. При взгляде на него сразу вспоминался знакомый по портретам писатель Лев Николаевич Толстой.
Семья деда (отец его был еще крепостным) приехала из Симбирской губернии строить Великий сибирский путь. Дед работал кондуктором на товарных поездах, попал в крушение, получил увечье и был уволен за негодностью. Судился с железной дорогой, последние деньги отдал адвокату, который поехал в Петербург хлопотать, выиграл дело, получил по доверенности пятьсот рублей и… не возвратился.
В жизни был дед страшно невезучим. Устроился каменщиком на строительство элеватора — обвалился бункер, деду придавило ногу. Когда поправился, мог работать только сторожем в кладбищенской церкви. В одну из пасхальных недель, ночью, церковный звонарь Митя услышал шум и разбудил деда:
— Лаврентьич! В храме кто-то ходит!
Дед, как был в исподнем, взял шумовку, которой собирал угли для самовара отца дьякона, зажег свет и пошел к алтарю. Между царскими вратами и престолом его и уложили грабители.
А между тем Митя на колокольне бил в набат, поднимая тревогу. В это время в Народном доме закончился спектакль, и люди бросились на звук набата (кладбище было — рукой подать, на том месте, где сейчас кинотеатр имени Пушкина).
Грабителей не поймали. А деда отправили в городскую больницу. После этого он уже работать не мог.
— Теперь ты знаешь историю нашего рода, — закончила свой рассказ Клавдия. — Интересные люди мои предки?
— Особенно отец и дед, — сказал Альберт. — Но я не узнал ничего еще об одной Рубцовой.
— О какой?
— О той, которую зовут Клавдия.
— Ну, здесь ничего интересного. Закончила Красную железнодорожную школу (ох, какие у нас учителя были чудесные, особенно по литературе и биологии!). Поступила на курсы по подготовке в институт. А потом — в Пермский университет, на медицинский факультет.
— А после учебы?
— Потом — работа. Врачом. Начинала еще в здравпункте на строительстве ЧТЗ.
— О, ты тоже строила завод?
— Строила — громко сказано. Но и медики участвовали. Помню штурмовую ночь, когда ставили паросиловую станцию. Прожектора горят, музыка гремит, а по настилам мчатся тачечники: одни вверх, другие — вниз! Это все Сафразьян организовал, был на стройке такой чудесный армянин. Но послушай, мой дорогой, — обратилась она к Альберту. — Я ведь тоже хочу узнать о твоем прошлом. Тебе это, кстати, не повредит, попрактикуешься в русском языке.
— Как, разве я не знаю русский язык?
— Прекрасно знаешь! Кто вчера на кухне кричал: «Клавдия, молоко выскочило!»?