Камилла Клодель - страница 23

В результате сестра завладела моим наследством и очень заинтересована в том, чтобы я никогда не вышла на свободу. Прошу вас также не писать мне сюда и не говорить никому, что я вам писала, потому что я пишу тайком, в нарушение правил заведения, и если об этом узнают, у меня будут большие неприятности…

Прошу вас, сделайте для меня все что можете, потому что я не раз убеждалась в вашей чрезвычайной осмотрительности и очень надеюсь на вас. Должна предостеречь вас против выдумок, которые пускают в ход, чтобы продлить мое заточение. Уверяют, что меня собираются держать здесь до конца войны: это басня, рассчитанная на то, чтобы обольстить меня ложными обещаниями, потому что нынешняя война не из тех, что кончаются, а тем временем конец придет мне; ах! знали бы вы, что приходится выносить! Дрожь берет! Если почему-либо я не смогу вам больше писать, вы, пожалуйста, все же не бросайте меня и действуйте по возможности так быстро, как только удастся; ситуацию осложняет тайное влияние неких чужих людей, которые завладели моей мастерской и держат маму в своих когтях, чтобы не дать ей видеться со мной.

Камилла пишет из приюта брату, матери, своей подруге Марии Пайетт, Эжену Бло. Эта переписка — если абстрагироваться от несообразностей, порожденных психозом, — свидетельствует о проницательном уме, твердой памяти, а со временем в ней проступает выстраданное терпение, в котором больше покорности, чем негодования. Если Камилла просит дать ей возможность выйти из приюта, то не затем, чтобы вернуться к светской жизни и творчеству, но лишь ради покоя и уединения в Вильнёве. Все как будто подтверждает, что она полностью отреклась от себя, что собственная жизнь ее больше не интересует. Потом мало-помалу она свыклась с перспективой провести остаток жизни в Мондеверге. Ей хотелось бы только большей тишины — даже уже не комфорта. Она мирилась со своим положением без жалоб, категорически отказываясь от перевода в первый класс, где, по ее словам, пища была вредной, а соседки ужасными. Но разве не известны и другие случаи, когда великие творцы, отказавшись от искусства, уходили в монашеское самоограничение?

Теперь стало наконец возможно диагностировать психическое заболевание Камиллы Клодель — семья художницы дала согласие на разглашение врачебной тайны. Оставим слово за медициной, ограничимся здесь сведением воедино имеющихся фактов.

Камилла не была ни буйной, ни агрессивной. С ней никогда не приходилось прибегать к жестким методам лечения. По словам свидетелей, она, напротив, с годами становилась все мягче и спокойней. Приют до 1938 года был на попечении монахинь. Сестра Сен-Юбер из конгрегации Святого Карла Лионского помнила Камиллу, за которой ухаживала. Она единственная, кого удалось разыскать и расспросить о повседневной жизни в приюте. Мадемуазель Клодель, рассказывает она, никто не замечал, настолько она была молчалива и апатична. Это была не просто покорность, а полная безликость. К тому же она находилась в отделении спокойных, которые не нуждались в каком-то особом наблюдении и уходе, разве что при утреннем и вечернем туалете. Никто не знал, что прежде она была известной художницей. Выделяло ее только то, что она сестра Поля Клоделя.

По словам монахини, условия содержания в приюте были вполне удовлетворительны. Кормили сытно и доброкачественно, тем же питался и персонал. Никаких общих развлечений не устраивали, и поскольку посетители бывали редко, пациенты страдали от неимоверной духовной изоляции, которую лишь участие сестер, и то преимущественно безмолвное, как-то нарушало. Та же сестра Юбер утверждает, что о возвращении Камиллы в общество не могло быть и речи. Между тем врачи ничего так не желали, как выписки больных, ставших на путь выздоровления, что позволяло несколько разгрузить переполненное заведение.

Возвращаясь к письмам Камиллы Клодель, повторим: все они вполне разумны и могли бы дать пищу для определенных подозрений всякому, кто не знает, что безумие — состояние не перманентное. Антонен Арто тоже писал из сумасшедшего дома прекраснейшие письма.