Канарский грипп - страница 50
Брянов посидел, прислушиваясь к себе. Тоска совсем утихла, и он пожал плечами.
Старичок снова потянулся за пазуху, вытащил оттуда плотно набитый какими-то тайнами конверт, положил его перед собой — и потянулся через стол.
Он тихо произнес:
— Риттер… Павел Теофилович Риттер.
Брянов весь напрягся. Имя было звучным, неожиданным — готовый детонатор для воспоминаний, но…
Он вновь пожал плечами.
— Правильнее всего: Пауль Риттер. Verstehen Sie? («Понимаете меня?»)
— Noch nicht («Нет еще»), — уверенный в себе, ответил Брянов.
— Вот здесь и кроется та удивительная тайна, на которую я намекал своими богословскими фиоритурами, — в явном удивлении проговорил старичок на том же ясном немецком языке, с которым у Брянова не стало вдруг никаких трудностей.
Старичок же стал возиться с конвертом и, справившись, вынул из него несколько фотографий, на вид древних, но очень четких…
Только черное и белое, только свет и тени успел различить Брянов на верхней фотографии, как вдруг у него помутилось в глазах и в висках застучала кровь…
Он отвернулся в сторону. Официант протирал бокал, искоса, но пристально наблюдая за ними.
— Начнем с этой, — решил Петр Евграфович Гладинский уже на русском. — Просто портрет без определенного места…
Брянов, протягивая за фотокарточкой руку, отодвинул рюмку и, нечаянно плеснув через край, ощутил на пальцах спиртовой холодок.
Это был «просто портрет». Фон — стена с одним неясным пейзажиком в скромной рамке. Молодой человек лет двадцати пяти, черноволосый, с мягкими чертами лица, небольшим ртом, негордым взглядом темных глаз, в светлой сорочке и коротковатом галстуке в контрастную полоску. Он был очень знаком Брянову, грустно знаком, как какой-то добрый, но уже давно умерший друг.
Старик ждал, прижав остальные картинки к груди.
— Не помню, — признался Брянов. — Он жив?
Старик заморгал, потом свел брови.
— Очень сомнительно… Только чудом… Вы ничего не скажете?
— Нет. Но мне кажется, что он где-то очень близко…
— А вот это вполне вероятно… На вид уроженец Швабии, однако… Вот вам еще одна подсказка.
Старик протянул еще одну фотокарточку.
Брянова охватил жар. Он даже не смог поначалу разглядеть фигуры людей и здание, что виднелось на заднем плане. Он увидел вдруг, он ясно, объемно вспомнил то, что возникло перед его внутренним взглядом — шире этой картинки, больше и ярче всего мира, который им, Бряновым, пока обладал… Вздымающаяся в закатное небо темная филигранность ели — утреннее небо с белым послушным облачком змея — большая белая собака, радостно бегущая навстречу по кристально зеленой траве. И еще он увидел, ощутил душой — незримый и великий простор, когда-то, какой-то злой силой отнятый у него так безжалостно и так неотвратимо, что уже не было никаких сил вынести потерю.
Картинка помутилась, расплылась у него в глазах… помутились на ней, затрепетали фигуры: высокого человека со «старинными» чертами лица, со «старинной» бородкой, в старинной военной форме… женщины в широком светлом платье, тех же давних времен, канувших в бунинские аллеи… ребенка в матроске, как у царевича… белого дома с колоннами, мезонином, флигелями.
И снова стали вспыхивать в памяти: змей в небе — собака — стол в ажурной беседке — колеблемые ветром углы белой кружевной скатерти — большая тарелка с яркой золотой каймой, полная клубники, — и бесчисленные и прекрасные образы, мелькавшие уже совсем неуловимо, — и снова простор, которого Брянов никогда еще в своей жизни не знал… Слезы душили его, он боролся с собой и вдруг вспомнил про черненький диктофон, спрятанный у него в кармане и там мерно тянувший свою тонкую ленточку.
— Александр Сергеевич… Александр Сергеевич, — тихо позвал его старик. — Я даже не мог себе представить, что вас так проймет… Вы многое вспомнили?
— Не знаю… — очнулся Брянов. — Я никогда там не жил… не мог.
Слово, легкое, как тот летний ветерок, шелестящее листвой, вспоминалось ему, напоминало о себе. «Лис… Лист… Лисовое…»
— Я понимаю вас… Позвольте вам показать еще?
«Лисовое»… Где-то оно было, уже притягивало издалека, будто какой-то волшебный магнит, который чем дальше, тем тянет сильнее.