Каникулы в Санкт-Петербурге - страница 7

Пока Полина недоумевала по поводу пропажи Максима, сам Максим, не затыкаясь, нес что-то такое, в чем не вполне отдавал себе отчета. Его воображение до того разыгралось, что он сам уже наполовину верил всему, что говорил. Под конец его бурного монолога Полина даже начала улыбаться.

– Кто ты такая, о чем ты и про что, мне это очень интересно, я хочу узнать, что привело тебя в наш город? – ораторствовал Максим.

И Полина начала отвечать, совершенно спокойно и искренне. Ее показания совпадали с тем, что она ему писала. Она, конечно, не призналась прямо и открыто, что приехала повидаться и познакомиться с Максимом, но он в ее рассказе неоднократно фигурировал.

Оказалось, Полина очень рассчитывала на то, что Максим поможет ей осмотреть город, ей это было важно. Перевоплотившись в некоего воображаемого Андрея, водителя катеров и обладателя иномарок (что шло в разрез с тем, что он говорил до этого, но допустим), Максим заверил Полину, что готов показать ей все, что есть в этом городе, и даже то, о чем остальные могут только догадываться.

И теперь он нес ее чемодан, провожая до хостела. Невский проспект уже погружался в светлый сумрак, окна домов отражали уходящий свет, становясь ярче и глубже, эфемернее и краше, чем они есть, а впереди, на другой стороне Невы, еще светило солнце.

Так они дошли до самого начала Невского, и только тут Максим спохватился, что надо было свернуть на Мойку – там, на набережной, и находился Полинин хостел.

Полина рассказала, что, когда она была маленькая, она не знала значения слова «сепия» и называла этот цвет «предзакатным». Ее никто не поправлял, и она довольно долго думала, что такой цвет и правда есть.

Моя дорогая Полина!

Прежде всего хочу сказать: я люблю тебя. Я очень сильно тебя люблю. Когда я была в твоем возрасте, я очень боялась смерти. Это слишком большая, слишком бесконечная мысль для нашего сознания. Как понять: мир есть, а тебя в нем уже не существует? Мне выпало похоронить самых дорогих людей: свою мать, свою дочь, своего мужа. Думаю, человек не может привыкнуть к смерти и не может с нею смириться.

Но я пишу тебе это письмо не для того, чтобы попрощаться и пожелать что-нибудь приятное и хорошее, как принято перед долгой разлукой. Я хочу рассказать тебе свою историю. Эта история про то, как я совершила самую большую в своей жизни ошибку.

Когда я ошиблась, мне было немногим больше, чем тебе сейчас. Я жила тогда в Санкт-Петербурге, городе, который мне пришлось оставить навсегда.

Про Москву говорят: она покоится на семи холмах, а Петербург – это острова, много островов, почти полсотни. Я очень хотела бы, чтобы однажды ты увидела эти острова сама, своими глазами.

Всю свою жизнь в Петербурге я провела на острове. Я появилась на свет в роддоме возле старинной пожарной станции на Большом проспекте. Если свернуть с проспекта на набережную, можно увидеть мою школу – когда-то, в далеком прошлом, женскую гимназию. А если не сворачивать, идти по проспекту прямо и прямо – выйдешь к морю.

А на проспекте среди других зданий стоит пятиэтажный доходный дом, в котором папе дали комнату в одной из коммунальных квартир. Комната была с двумя окнами, одно выходило на проспект, другое – на линию (линиями в Петербурге называются улицы).

Когда я поступила в университет, нам, живущим дома, всегда хотелось поддержать и подбодрить «общежитских», собравшихся со всех уголков страны. Я проводила в общежитии много времени, помогала первокурсникам обживаться, узнавать город, который должен был стать для них домом, как минимум, на следующие пять лет.

У нас был очень дружный курс, состоящий фактически из одних девочек (в силу специальности, конечно), и мы все делали вместе – ходили на субботники и на танцы, занимались и пели под гитару на общей кухне. Девчонки из моей группы влюблялись в старшекурсников, те, кто был посмелее, знакомились на танцплощадке Дома культуры. Совсем смелые и отчаянные искали способ проникнуть на вечер танцев при доме офицеров.