Каперский патент - страница 5
Но лишь слегка, как он открыто признавался сам себе. Скупость проявлялась приступами, в остальное время он едва ли поступал столь же последовательно. Недавно, например, Стивен позволил себе пару невероятно мягких высоких ботинок от известного мастера с Сент-Джеймс-стрит и греховную роскошь кашемировых чулок.
Обычно он носил тяжелые туфли с квадратными носами, дополнительно утяжеленные свинцовыми подметками, из того соображения, что без свинца походка окажется слишком легкой. И взаправду, первые три мили Стивен просто несся по траве, наслаждаясь легкостью движений и наполнившим воздух запахом весенней зелени.
Где-то в фарлонге[1] впереди показался человек, странно вытянутый и темный на этом бледном плоском пейзаже, заполненном только отдаленными бесформенными отарами овец и высокими белыми облаками, плавно несущимися с вест-зюйд-веста. Он тоже шел по широкой дороге со следами проходивших здесь отар и колеями пастушьих жилых повозок, но шел он гораздо медленнее, да к тому же периодически останавливался, неистово жестикулируя, а иногда подпрыгивал или отскакивал в сторону.
Когда Мэтьюрин сблизился на расстояние слышимости, то заметил — мужчина говорил, то серьезно, то крайне страстно, а иногда пронзительным тоном элегантной дамы. Человек среднего класса, если судить по синим бриджам и бордовому сюртуку, и довольно образованный — один раз он воскликнул «Пусть эти лживые псы утонут в собственном навозе!» на быстром, решительном греческом. Очевидно, он считал себя одиноким в это зеленое утро, и может сгореть от стыда, когда его обгонит человек, последние полчаса выслушивавший все эти возгласы.
Исправить ситуацию не удалось бы — остановки становились все более частыми. Если Синие Бриджи не свернет с дороги, то Стивену придется или догнать его, или ужасно медленно тащиться за ним, рискуя опоздать.
Мэтьюрин попытался кашлять и даже грубо что-то напевал, но ничто не действовало. Пришлось бы прокрасться мимо со всем доступным самообладанием, если бы Синие Бриджи не остановился, не развернулся и не уставился на доктора:
— Вы принесли мне письмо? — спросил он, когда до Стивена оставалось меньше сотни ярдов.
— Не принес.
— Прошу прощения, сэр, — извинился мужчина, когда Стивен приблизился, — но я ждал сообщения из Лондона и объяснил дома, что навещу свою лощину, и я подумал… но сэр, — он покраснел от смущения, — боюсь, я представлял жалкое зрелище, декламируя на ходу.
— Вовсе нет, — заверил Стивен, — Я знал многих парламентариев, многих юристов, которые обращались в пустоту и даже не задумывались об этом. Разве Демосфен не обращался к волнам? Для многих человеческих занятий это естественно.
— Дело в том, что я писатель, — поделился Синие Бриджи, когда они немного прошли вперед.
На вежливый вопрос Стивена он рассказал, что работает в основном над историями о былых временах и в готическом стиле.
— Но что до количества книг, о котором вы так вежливо спросили, — добавил он горестно, — боюсь, их так мало, что стыдно упоминать. Сомневаюсь, что опубликовал хотя бы десяток. Я, заметьте, придумал, проработал и полностью сочинил раз в десять больше, на этой самой лужайке, кстати. Отличные истории, славные истории, от которых я (хоть и пристрастный судья) смеялся от удовольствия. Но поймите, сэр, у каждого своя манера письма. Я свои произведения проговариваю на ходу. Движение разгоняет желчь и стимулирует поток идей. Но в этом таится опасность. Если я слишком сильно стимулирую мысли, если мое творение закончено к полному удовлетворению, как сейчас глава, в которой Софонсиба заключает Родериго в «железную деву» по обвинению в распутстве и начинает закручивать винт, если оно закончено, то мой разум, мое воображение отказывается иметь дело с текстом. Не могу даже записать его, а если и заставляю себя, то на бумаге оказывается лишь равнодушное собрание неправдоподобных идей.
Единственный способ преуспеть — достичь неполного успеха, coitus interruptus[2] с моей музой, простите за такое выражение, а потом мчаться домой к перу и бумаге, чтобы завершить работу.
Но я не могу добиться, чтобы мой издатель это понял. Повторяю ему: работа разума отличается от ручного труда. Объясняю, что во втором случае усердие и старание вырубят лес и вычерпают океан, но в первом… А он пишет, что пресс простаивает и ему нужны обещанные двадцать листов с обратной почтой.