Капитан Арена - страница 4

— Хорошо, дитя мое, хорошо, — сказал барон, — я все это только что узнал, и потому мне захотелось вознаградить тебя, доставив тебе минуту радости: хочешь станцевать тарантеллу?

— О да! О да, тарантеллу! — воскликнула девушка, занимая место перед танцором-безумцем, который уже пришел в движение и вертелся один, в то время как Гаэтано настраивал свой инструмент.

— Ну же, Гаэтано, давай скорее, скорее! — торопил его барон.

— Минутку, ваше величество: надо, чтобы инструмент был настроен.

— Он считает меня неаполитанским королем, — пояснил барон. — Он был бы очень рад поступить на службу к частному лицу, но я сделал его главным музыкантом моей капеллы, дал ему титул камергера и наградил его большой орденской лентой Святого Януария, так что он очень доволен. Если будете говорить с ним, окажите милость, называйте его «ваше превосходительство». Ну что, маэстро, как дела?

— Все в порядке, ваше величество, — ответил музыкант, начиная мелодию тарантеллы.

Я уже упоминал о магическом действии этой мелодии на сицилийцев, однако никогда мне не доводилось видеть ничего подобного тому, что произошло с двумя сумасшедшими: их лица тотчас прояснились, они щелкнули пальцами, словно кастаньетами, и начали танец, ритм которого барон все убыстрял; через четверть часа и он, и она обливались потом, но не унимались, с поразительной точностью следуя все более четкому ритму; наконец мужчина, совсем выбившись из сил, упал первым; через несколько минут, в свою очередь, рухнула женщина; мужчину уложили на кровать, а женщину отнесли в ее комнату. Барон Пизани ручался за их поведение в последующие двадцать четыре часа. Что же касается гитариста, то его отправили в сад доставлять удовольствие остальному обществу.

Затем господин барон Пизани повел нас в большой зал, где в плохую погоду гуляли больные: в зале было полно цветов, а стены сплошь были покрыты фресками, представлявшими в основном забавные сюжеты. Именно здесь добрый доктор, досконально знающий вид безумия каждого из своих подопечных, ведет самые любопытные наблюдения; он берет больного под руку и подводит то к одной фреске, то к другой, объясняя ему их содержание или же требуя, чтобы тот объяснил это содержание ему самому. На одной из фресок изображен славный рыцарь Астольфо, который отправляется на Луну на поиски склянки, содержащей разум Роланда. При виде этого я спросил барона, как он решился поместить в сумасшедшем доме картину, намекающую на безумие.

— Не судите слишком строго эту фреску, — ответил барон, — она вылечила семнадцать больных.

Кроме помещенных в оконных проемах цветов и нарисованных на стенах фресок, в этом зале находились круглые пяльцы для вышивания, ткацкие станки и прялки; каждое из таких орудий содержало работу, начатую сумасшедшими. Одно из первейших правил дома — работа; тот, кто не знает никакого ремесла, копает землю, качает воду или носит дрова. По воскресным и праздничным дням те, кто хочет поразвлечься, читают, танцуют, играют в мяч или качаются на качелях: барон утверждает, что любое занятие — это одно из самых сильных средств против безумия, ибо необходимо, чтобы сумасшедшие постоянно работали или развлекались, утомляли тело или занимали разум. Впрочем, опыт говорит в его пользу: в пропорциональном отношении число излеченных им душевнобольных вдвое превышает число тех, кого излечивают медики, применяющие к своим больным обычные врачебные методы.

Из рабочего зала мы прошли в сад; это чудесный цветник, орошаемый фонтанами и укрываемый высокими деревьями, где несчастные больные прогуливаются, почти всегда отдельно друг от друга, предаваясь каждый своему роду безумия и следуя по аллеям — одни по шумным, другие по тихим. Основная черта безумия — потребность в одиночестве; почти никогда двое сумасшедших не ведут общей беседы, а если и беседуют вместе, то каждый следует своей идее и отвечает собственной мысли, а не собеседнику, хотя совсем иначе они ведут себя с посторонними, которые приходят навестить их, и на первый взгляд некоторые больные кажутся исполненными здравого смысла.

Первым, кого мы встретили в саду, был молодой человек лет двадцати шести — двадцати восьми по имени Лукка. До своего заболевания он был одним из самых видных адвокатов Катании. Однажды на спектакле он повздорил с неаполитанцем, и тот, вместо того чтобы положить в карман визитную карточку, которую Лукка сунул ему в руку, пошел жаловаться охране; охрана же состояла из неаполитанских солдат, которым не надо ничего лучше, как затеять ссору с сицилийцем, и потому они потребовали, чтобы Лукка удалился из партера. Лукка, ничем не нарушивший общественного спокойствия, послал их ко всем чертям; один из неаполитанских солдат схватил Лукку за шиворот, но ловким ударом кулака был отброшен шагов на десять; тотчас же неаполитанцы все вместе набросились на упрямца, который какое-то время отбивался, но в конце концов получил удар прикладом, раскроивший ему череп, и упал, потеряв сознание. Его унесли и поместили в тюремную камеру. Когда на следующий день его пришел допрашивать судья, он уже лишился рассудка.