Капитан Лаце - страница 8
В свободные от работы часы водолазы ходили к Бородулину на камбуз, как в театр.
Кажется, ничего особенного он не делает, только капусту сечёт. А всякому интересно посмотреть и послушать.
Берёт он тугой капустный кочан и начинает выбивать ножами чечётку на капусте или песню о Садко. Нож так и летает по капусте. А если крошит он крупный репчатый лук, то высвистывает морскую песню: «Слёзы горькие на холодный гранит проливала». Свистит и дует на лук, сдувает едкий запах на слушателей, те плачут, а глазам Бородулина ничего не делается.
Весёлый характер у кока, — он даже кухонные вещи заставляет играть. Моет ложки, а ложки отбрякивают марш. Точит ножи — ножи, как соловьи, свистят, и вылетают из-под их широких лезвий не искры, а прямо молнии.
И чем веселее Бородулин барабанит, поёт и свистит, тем скорее и вкуснее у него получается обед.
Каждый день он новое блюдо готовит. Но не любит заранее об этом блюде говорить. «Скажешь раньше времени — испортишь».
Иной раз пристанет команда к Бородулину, — скажи да скажи, — а он отделывается скороговоркой:
— На первое
На второе
На третье
Ничего нельзя узнать от Бородулина, пока он обед на стол не подаст. Разве что по запаху угадаешь. Вот и вертится каждый раз команда у камбуза — слушает и нюхает.
Но в последнее время притих кок. Не отбивает чечётку и песен не поёт. Даже тарелкой брякнуть боится, чтобы не пропустить звонок металлоискателя.
Вдруг звонок: дзинь!
Пыльнов вздрогнул и вскочил на ноги. А из камбуза сейчас же высунулся Бородулин и озабоченно сказал:
— Смотри, звонит.
Оба прислушались. Но звонок только коротенько брякнул и опять молчит.
— Наверно, задел на дне за какую-нибудь железку или старую мину, — сказал Пыльнов и снова сел на бухту каната. Бородулин постоял минуту на пороге и пропал в полумраке камбуза.
Прошло часа два. Тихо. Вдруг опять звонок: дзинь! И опять Бородулин из камбуза:
— Слышишь, Пыльнов, звонит!
А звонок, как и в прошлый раз, только звякнул коротко и умолк. Должно быть, опять зацепил хвост за какую-нибудь пустяковину.
Снова стало тихо. Только и слышно в тишине, как глухо тукают под палубой машины «Камбалы».
Пыльнов поднялся, прошёл от нечего делать к рубке и, открыв ящики подводного освещения, включил ток, проверил водолазные лампы и провода. Вернулся и сел, позёвывая, на прежнее место — у металлоискателя.
Вдруг снизу, из кубрика, вышел на палубу боцман Груздев. Был он в бушлате, в болотных сапогах, будто и не ложился.
— Что бродишь, Михаил Терентьевич? — окликнул его Пыльнов. — Я вот дождаться не могу, когда меня сменят, — спать охота. А ты мог бы спать, да не ложишься.
Боцман прислонился к борту и спросил:
— Что, не звонил?
— Да нет, так, зря брякает.
— Не найдём, пожалуй, — сказал боцман и вытащил из кармана свою трубку. — Ведь «Орёл» где то у наших берегов взорвался, а мы уж чуть ли не до самой Норвегии дошли!
— Ничего не поделаешь, Михаил Терентьевич, везде надо искать. Вот прошлым летом мы на «Разведчике» всю Волкову губу обшарили — искали английский лесовоз, а подняли его, знаешь где? У самого мыса Немецкого.
Боцман постоял у борта молча и вдруг сказал:
— Хожу я на этой «Камбале» вот уже шестой год. Подняли при мне с грунта десяток судов, не меньше. А всё-таки каждый раз, когда нашарят на дне судно, у меня покой пропадает. До самой той минуты, когда его наверх поднимут, я ни о чём другом и думать не могу. А уж нынче, когда «Орла» ищут, — мне и совсем не до сна. Ведь как-никак, своя мне эта коробка, знал я в ней каждый винтик, а теперь она на дне лежит неизвестно где. Много хорошего там народа было… Механик Зайцев, Федор Васильевич, Колесников, Григорий Ильич, штурман Никифоров, Дементий Георгиевич, фельдшер Яковенко, повар-француз Жан Блок, а по-нашему — «жареный бок»…
— Что же ты капитана не вспоминаешь? Ты, говорят, с ним в дружбе был.
— Что его вспоминать! Сам себе судьбу человек выбрал.
Боцман повернулся спиной к Пыльнову и пошёл вдоль борта к полубаку.
Пыльнов хотел что-то сказать ему вслед, но в это время на смену вышел новый дежурный водолаз, а из камбуза показался Бородулин. Оба они уселись рядом на свёрнутой бухте троса. Звонок, как и при прежнем дежурстве, коротенько звякал, а кок вздрагивал и говорил: