Капитан - страница 2

Я, впрочем, не преувеличиваю значение своей книги. Это – только материал для истории, но тот весьма разнообразный, пульсирующий и достоверный материал, без которого ни один историк великой европейской войны, да и всякий другой, захотевший изучить жизнь России за последние годы царского владычества, не сможет осознать многого, не отразившегося в документах мирных и военных архивных хранилищ, – тем более что, как известно, в периоды Февральской и особенно Октябрьской революций 1917 г. немало важных документов общегосударственного и чисто военного характера было «предусмотрительно» уничтожено и в Петербурге, и в армии и, следовательно, исчезло бы навсегда для истории, если бы некоторые из них не были своевременно мною скопированы.

Тщательно избегая субъективизма, я, конечно, не мог не отразить в известной доле своего внутреннего «я» на страницах собственного дневника, потому что он, как и всякий вообще дневник, есть отражение фактов, мыслей и чувств в сознании и сердце живого человека. Важно только, чтобы и такой вполне естественный субъективизм не диктовался личными отношениями, не был данью привязанности или вражды, симпатии или антипатии. Последнего я избежал без всяких, как мне кажется, усилий, потому что смотрел на свой труд как на отчет перед собственной совестью. Большей объективности, вернее – отсутствию излишней субъективности, немало способствовало и мое весьма скромное и притом совершенно стороннее положение в армии. Оставив военную службу, по убеждению, молодым офицером в 1898 г. и будучи затем в течение почти двадцати лет человеком, по своим склонностям и деятельности совершенно чуждым всему военному миру, я, естественно, не мог иметь в нем ни соперников, ни врагов, ни друзей.

Я ни на минуту не забывал, что моя роль – преимущественно роль фотографа и фонографа, и только иногда не чувствовал сил отказаться от роли ретушера и даже публициста. И если все-таки Дневник является сплошным обвинительным актом самодержавия и бюрократизма; если он выявляет преступную негодность всех их сознательных и бессознательных слуг; если темное заслоняет в нем светлое и если, наконец, надежды буржуазии, в прямом значении этого слова, на некоторые переделки в политическом и социальном строе России представляются беспочвенными до полной очевидности, – то могу уверить читателя, что, относясь вполне трезво к своей задаче, я весьма внимательно следил за собой и всегда соблюдал основное требование к такого рода историческим источникам – правдивость и искренность.

Здесь, как и в жизни, важное перемешано с мелочами, значение которых не всегда и не сразу может быть оценено тем, кто смотрит на них предвзято или недостаточно широко. Для истории нет лишних или ненужных фактов; каждый из них проливает свет на ту или другую сторону вопроса или мысли, лица или события и, будучи не замеченным или не оцененным десятью читателями, будет важен для одиннадцатого.

Документы, приведенные в кавычках, совершенно точно соответствуют подлинникам. Когда мною сокращались некоторые места, которые, не имея фактического содержания, были в подлиннике гораздо пространнее и требовали купюр при снятии мною копии (если я оказывался в такой обстановке, что должен был успеть сделать ее в несколько минут), то такие сокращения производились преимущественно за счет многоэтажных канцелярских форм, повторений и т. п. В каждом подобном случае я очень внимательно относился к сохранению основного содержания и тона документа, хотя и не приводил его в кавычках. Очень пространные документы, данные (без кавычек) под особым заглавием, приведены, разумеется, не менее точно.

Масса данных мной материалов иногда все-таки не исчерпывает затронутых ими вопросов; мною не всегда даны даже все самые важные и интересные, но зато дано все, что я мог достать – иногда с громадными усилиями и всегда с большим риском лично для себя.

Решив принять предложение об издании дневника, я не счел возможным вносить в него какие бы то ни было изменения или поправки, кроме простого иногда переноса записей из одного дня в другой, без чего и вообще нельзя было бы обойтись, имея в виду более позднее иногда получение некоторых сведений о ранее происшедших фактах, изложенных мной в своем месте короче и с меньшей точностью. То же надо сказать и о стиле. Он вообще неровен, часто неладен, почти весь требовал бы литературной отделки, но и к ней я прибег только там, где торопливая запись могла остаться вовсе непонятной стороннему читателю. Во всем остальном стиль дневника должен, кажется мне, остаться неприкосновенным.