Капризная маркиза - страница 31

— Учти, это может оказаться чем угодно, — хрипло произнес он. — Москвой, Берлином, какой-нибудь Нью-Таракановкой.

— Неважно!

— Мы можем даже оказаться на другом материке, в иной эпохе.

— А может, другая эпоха будет лучше? Тебе ведь не нравится мещанская эпоха.

— Я этого не говорил.

— Говорил!

— Хорошо, говорил. Но все может измениться. Я даже не берусь сказать, где мы очутимся. На Марсе или на Венере…

— Но ведь вместе?

— Конечно, вместе.

— Вот и пусть!

На этот раз Денис молчал чуть ли не минуту.

— Ладно, — он неловко откашлялся. — То есть, если ты не передумаешь…

— Не передумаю!

— Тогда собирайся. Оденься потеплее, возьми что-нибудь поесть-попить и выходи. Встретимся на улице.

Насчет «потеплее» Денис не ошибся. За минувшую ночь Париж поседел. Небеса осыпали его снегом — густым и рыхлым, почти уральским. Аборигены глядели на измененный лик столицы и очумело-восторженно присвистывали. Само собой, через каждую пару шагов мы слышали их удивленное «ой-ля-ля!». Нам и самим хотелось присвистывать. Мы словно перенеслись домой — раньше положенного, еще не найдя заветной калиточки.

А «калиточку» Денис обещал непременно найти. И он старался. Это был странный маршрут. Мы вроде гуляли по зимнему Парижу, любовались архитектурой, и в то же время Денис вел себя необычно. Он не походил на ищейку и не принюхивался к воздуху, но иногда замирал, будто прислушиваясь к чему-то неведомому. Приседая, трогал заснеженные камни мостовой, ладонями касался зданий.

В церковь Святого Этьена мы заглянули тоже по его инициативе.

— Что-то здесь есть… — шепнул Денис.

— Что?

— Похожее на тоннель, — тем же шепотом пояснил Денис. — Но где-то глубоко. В подвалах…

В подвалы мы, конечно, не полезли, зато погрелись и вволю посидели на лавочке. Маленький зал пустовал, но человечек за органом все равно старался. Может быть, для себя, а может, и для нас. Пестрый витраж, точно огромный иллюминатор, давал возможность лицезреть мир, и мир сквозь витраж выглядел совершенно особенно — по-детски сказочно, не по-январски солнечно. Служитель играл что-то незнакомое — тягучее, как мед, наполняющее головы томительным ожиданием. Впрочем, орган гудел неровно, иной раз доходя до столь мощных обертонов, что начинали вибрировать стены. Волшебным звукам было тесно в каменном теле церквушки, они рвались наружу, сотрясая древнюю кладку, точно прутья клетки.

Ничего удивительного, что после церкви мы оказались на кладбище Пер-Лашез. Это было совсем рядом, но стремительность перехода нас не ошеломила. Лавой органной музыки нас просто перенесло из одного города в другой — мрачноватый и величаво-молчаливый.

Миновав могилы Пруста, Уайлда и Бальзака, мы нашли плиту Эдит Пиаф, не сговариваясь, расчистили ее от снега. Тут же поблизости отыскалось и надгробие Ива Монтана. Потом мы постояли у памятников Джиму Моррисону, Альфонсу Доде, и Денис, конечно же, прошелся по участку с любимыми маршалами-генералами — с Мюратом, Лефевром, Даву. В общем, знаменитости здесь попадались на каждом шагу — Пикассо, Шопен, Энгр, Модильяни, Крейцер, Давид — все они были здесь…

Мне захотелось взглянуть на место, где похоронили Айседору Дункан, жену Сергея Есенина, и мы нашли ее в огромном колумбарии рядом с Нестором Махно. На крохотной полочке украинского батьки вперемешку с лепестками роз лежали записки от поклонников-анархистов. У Дункан было сиротливо и пусто. Парочку лепестков я перенесла от Махно к танцовщице. Думаю, Нестор Иванович на меня не обиделся.

— Она интересно танцевала, я видела старые ленты, — поделилась я с Денисом. — Каждый танец — экспромт. Прямо на ходу выдумывала, представляешь?

— А Махно здесь жил уже инвалидом — без ноги, весь в шрамах от пуль и осколков… — Денис поежился. — Странно, но я почему-то ничего не чувствую.

— А что ты должен чувствовать?

— Трудно объяснить… На кладбищах часто встречаются аномалии.

— Нам нужна аномалия?

Денис вздохнул. Видимо, объяснить, что именно нам нужно, было, в самом деле, не просто.

Порядком подустав, мы продолжили путешествие по заснеженным тротуарам, и за нами покорно тянулись цепочки следов. Снегоуборочные машины вовсю шлифовали Париж, но сюда, в вертлявую узость старинных улочек, свирепые механизмы пока не совались. Наверное, опасались застрять, — и правильно, между прочим.