Капуччино - страница 5
Так, папа называл Сталина сапожником, хотя для всех он был Богом.
— Он — сапожник, — говорил папа, закуривая папиросу, — причем, нечестный.
Он снимает кожаную подошву и ставит резиновую, он вынимает шелковые шнурки и ставит бумажные. Если бы он сидел в нашей будке — ему б начистили его усатую морду.
Будка стояла на углу Невского и Владимирского, рядом с табачным магазином «Дукат», и сидел в ней Давид, ассириец, с гвоздем во рту, и ему никогда не чистили морду…
Папе дали пять лет в два часа ночи, а в восемь мама уже давала урок.
— Сила действия, — объясняла она, — равна силе противодействия…
Мама писала на доске закон Ньютона, а Виль стоял за дверью класса и наблюдал за ней.
Она была полна достоинства.
Класс смотрел на нее непонимающе и удивленно.
— Дети мои, — сказала мама, — мы живем в безумном мире. Но физика!.. Что бы ни случилось, дети мои — сила действия всегда равна силе противодействия.
Светлые слезы ее падали на белый от ужаса мел.
Но все это было давно, давным — давно, на других берегах и, может быть, в другой жизни.
Многие годы текли в нем две крови, две реки.
Иордан впадал в Волгу, великая русская река несла свои воды в великую библейскую, и никто этому не удивлялся — кроме антисемитов.
— Виль Васильевич, — интересовались они, — как это в вас уживаются обе половины?
Он пожимал плечами.
— Прекрасно. Мирное сосуществование…
— Вы не испытываете время от времени странные ощущения?
— Как вам сказать, — задумчиво произносил Виль. — Периодически я чувствую боль в области живота и позвонков. Одни врачи считают, что это гастрит, другие — ишиас, третьи…
— Это — гражданская война! — радостно произносили антисемиты и потирали руки…
Война шла с переменным успехом — белая гвардия теснила Маккавеев, Бар-Кохба — Ивана Грозного, Давид пулял из пращи в Петра Первого. Но никто не сажал на кол, не отрубал головы, не сжигал на костре. Это была какая-то мирная война, каждая из атак которой оканчивалась братанием.
Случалось, что половинки препирались, огрызались, давали друг другу пощечины — это происходило в основном в моменты острых международных кризисов.
— Сионист, — орала русская половина, — руки прочь от Ливана!
— Вон из Афганистана, — требовала еврейская.
— Вон с оккупированных территорий! — парировала русская.
— Вы имеете в виду Латвию, — усмехалась еврейская, — или Эстонию?
Здесь русская половина прекращала спор и просто заявляла:
— Жидовская морда!
— Фоня хроп! — спокойно отвечала еврейская…
— Катись-ка ты в свою Палестину! — посоветовала однажды русская.
— И укачу! — пообещала еврейская и начала собирать чемоданы.
Ввиду того, что одна половина укатить не могла, чемоданы начала упаковывать и вторая — и они укатили вместе.
Спор продолжался и в самолете.
— Ты куда летишь, Абрам?
— Туда, куда ты меня послала. В Израиль!.. А ты, Вася?
— В Америку…
Но вскоре было заключено перемирие, и, идя навстречу друг другу, обе половины решили приземлиться в Европе…
Видимо, из-за той же двоякой крови в аэропорту Виля встречали представители двух фондов — русского имени Достоевского и еврейского имени Менделя Мойхер-Сфорима.
Над представителями русского фонда гордо реял плакат: «Низкий поклон великому писателю земли русской, нашему новому Федору Михайловичу Достоевскому!»
Евреи несли гордо «Шолом нашему новому Мендель Мойхер-Сфориму!»
Каждый из фондов старался держать свой транспарант выше — и моментами Достоевский оказывался над Менделем, иногда Сфорим взметался над Федором Михайловичем, но, в основном, они были одинакового роста… Члены фондов не могли этого допустить — они начали пихаться, толкаться, карабкаться друг другу на плечи, в результате чего Достоевский неожиданно подрос и стал выше Менделя, причем метра на полтора…
Берлин, руководитель еврейского фонда, был вне себя от гнева.
— Простите, — произнес он, — с чего вы решили, что мсье Медведь — русский, что он ваш Достоевский? Хорошенький Достоевский, написавший рассказ «Аидише маме!»
И он радостно засмеялся. И весь фонд «Менделе Мойхер-Сфорима» загоготал тоже.
— А с чего вы взяли, что Виль Васильевич — какой-то Сфорим? — заржал руководитель русского фонда Бурдюк. — Мендель, написавший рассказ «Русский батя»…