«Карьера» Русанова. Суть дела - страница 19

— Я подумаю… А когда?

— Да хоть сегодня.

— А тебя мама не заругает?

— Я в доме главный!

Потом они сидели в сквере у Большого театра.

— Ноги гудят, Гена, как будто всю ночь танцевала… Ты где встречал Новый год?

— Дома. Читал коту «Мадам Бовари».

— Вот дурной… А почему?

— Не понимаешь? Сидел и ждал, когда начнут раздавать с елки игрушки. Вот и дождался — мне подарили тебя.

— Ты стал таким любезным за эти два года.

— Э-э, Танька… Какие там два года? Ты ж совсем меня не помнишь. Ну — был такой пижон, ну — выкаблучивался…

— Я и сейчас тебя не знаю. Ну — ходили мы с тобой по городу, ну — смеялись…

И тогда, словно спохватившись, он стал говорить ей о том, что накопилось за последнее время и лежало где-то сверху, свежее, непонятное, неосознанное… Он говорил о Камове, о его чудесных ребятишках-близнецах, о том, как уезжал Плахов, и о том, как он водил их в Третьяковку и в консерваторию, учил любить лошадей и слушать музыку; рассказывал много и долго и только о Званцеве ничего не мог говорить, потому что сам еще ничего не знал толком…

— Тебя могут выгнать? — спросила она.

— Да нет, все обошлось…

И он стал рассказывать что-то еще, потому что самому не хотелось вспоминать, чем кончилась его попытка замахнуться на авторитеты. Она кончилась ничем. В деканате сделали вид, что ничего не было, сделали потому, что, во-первых, им самим так спокойней, а во-вторых, позвонил уважаемый профессор Званцев, и декан решил, что не публичный же, в конце концов, был разговор, а при закрытых дверях.

Только сейчас, все припомнив, Геннадий вдруг понял, почему принципиальный Викентий Алексеевич, который не дай бог, чтобы замолвил за кого-нибудь слово, который пасынка своего не стал устраивать в университет, хотя это было ему раз плюнуть, — почему на этот раз он изменил своим принципам. Потому что испугался. Не витрины пасынок бьет, не двойки домой приносит… Это «политический демарш», как сказал декан, а демарш пасынка — это тень на отчима.

— Пойдем, Танюш?

— Пойдем…

Было шесть утра, когда они, едва держась на ногах, снова очутились возле Чистых прудов.

— Ты устал?

— Ни капли.

— И я… Идем ко мне завтракать?

— А родители меня с лестницы не спустят?

— Родители мои умерли. Я живу одна.

— Вот оно что… И давно?

— Давно… Иди на цыпочках, соседи спят.

Она сказала это в прихожей, и в ту же минуту из кухни выглянул розовощекий дядя-коротышка в массивных очках.

— Царица бала! О, вы не одна… Пардон… Я — Евгений Львович Барский. Танюша, мы закусываем. Прошу!

Таня впихнула Геннадия на кухню.

— Садись и ешь все, что дадут. Дядя Женя — отличный кулинар! А я пока приму ванну.

Геннадий сразу подружился с дядей Женей, узнал, что он актер, заядлый рыболов, отец троих детей и всю жизнь мечтает сыграть Маяковского.

— С вашим-то ростом? — ужаснулся Геннадий.

— Вот именно! Мечта, мой друг, должна быть недосягаема, иначе это не мечта, а корысть. Вы почему, разрешите узнать, не потребляете апробированный веками бальзам?

— Непьющий я.

— Пустое… Простите — совсем?

— Совсем.

Актер шмыгнул носом.

— Сподобился я, значит… Пятнадцать лет не видел уникумов… Ваше здоровье!

Потом Геннадий сидел на корточках возле батареи в Танькиной комнате, и ему, привыкшему к огромной роскошной квартире с бронзой и хрусталем, так уютно и тепло сделалось в этой крошечной комнатке, что прямо хоть заскули.

— Танька, возьми меня к себе жить.

— Если позволят.

— А кто?

Таня открыла альбом. На Геннадия уставилась серьезная физиономия с оттопыренными губами и широким, слегка приплюснутым носом.

— Это Николай Бабышев. Физик. Пишет сейчас диплом на Урале.

— Молодой и талантливый?

— Очень…

— Отобью!

— Сумеешь?

— Не сумею — возьму тебя в дочери. Хотя нет, великовата… В сестры пойдешь?

— Пойду, наверное…

— А в театр? У меня два билета на «Лебединое».

— И в театр пойду.

— Танюшка, ты сейчас заснешь… Все, я побежал. До вечера.

— Приходи, я буду ждать. Я рада, что ты нашелся.

Улицы были почти безлюдны. «Уходились, бедняги, — подумал Геннадий. — Уходились все мои четыре миллиона москвичей, спят сейчас и видят сны. А я свой сон уже посмотрел… Очень хороший сон… Правда, физик больно губастый. И вообще его могло бы и не быть… Чепуха все это. Главное — существует Танька. А там видно будет».