Карл Смелый. Жанна д’Арк - страница 62

стр.

Что представлял собой этот «хитроумный способ»? Хронист ничего про это не говорит.

Зато теперь король мог позволить себе поссориться с Шарлем де Мелёном, отстранить его от всех занимаемых должностей и посадить в тюрьму.

О! Король начал дышать свободно!

Сен-Поль был у него коннетаблем, герцог Бурбонский — наместником, герцог Бретонский — тюремщи­ком, Дюнуа — председателем комиссии Тридцати шести, а герцог Калабрийский — королевским судебным при­ставом. При таком положении он мог не обращать ника­кого внимания на графа де Шароле и держать пари, что тот не посмеет возобновить войну Общественного блага.

До графа де Шароле эти новости доходили одна за другой, разъяряя его. Мы уже видели, на что обрушилась эта ярость: на несчастный город Динан.

И тогда он собрал в Брюгге нечто вроде съезда, чтобы обсудить, какими средствами можно бороться с королем Франции.

Там собрались посланцы от герцога Бретонского, гер­цога Беррийского, герцога Калабрийского, герцога Бур- бонского и коннетабля.

Но с какой целью приехали туда эти трое последних? Представлять своих господ или шпионить за графом?

У врагов короля была надежда нанести ему удар с помощью Савойи. Старый герцог умер, и теперь правил его сын Амедей IX. Он был женат на Иоланде Француз­ской, сестре короля; она ненавидела брата и сделалась настоящей савояркой: из двух возможных союзников, Бургундии и Франции, она посоветовала мужу выбрать Бургундию.

Так обстояли дела, когда у Филиппа Доброго внезапно случился новый сильнейший приступ апоплексии.

Граф де Шароле находился в это время в Генте. Тотчас же извещенный курьером, он прибыл в Брюгге 15 июня 1466 года, около полудня.

Спрыгнув с лошади, он поспешно направился в покои герцога.

Умирающий лежал неподвижно и почти без созна­ния.

Граф бросился на колени возле его ложа, рыдая и вос­клицая:

— Отец, дайте мне ваше благословение и, если я вас обидел, простите меня!

У изголовья герцога находился его исповедник.

— Ваше высочество, — произнес он, — если у вас оста­лось еще хоть какое-нибудь сознание, если вы слышите мольбу вашего сына, проявите это каким-нибудь зна­ком.

И тогда умирающий сделал усилие, направил взгляд на графа и, казалось, чуть-чуть сжал его руку. Это было все, чего добился от него граф.

В тот же вечер, между девятью и десятью часами, Филипп Добрый испустил последний вздох.

Смерть старого герцога, хотя все ее предвидели, каза­лось, превратила графа в безумца. Чудилось, что этот человек неукротимых страстей хочет одержать победу над всем, даже над смертью! Он бросился на ложе, ломая руки и рыдая от отчаяния. Ничто не могло успокоить его, кроме самой скорби, иссякавшей от своей чрезмер­ности. В течение нескольких дней он не мог сдержать рыданий, встретившись с каким-нибудь слугой своего отца.

Похороны состоялись в воскресенье, 21 июня. Они были невероятно пышными.

Филипп Добрый оставил сыну несметные богатства, на которые тот даже не рассчитывал.

Старый герцог прожил семьдесят два года, а правил ровно полвека. Он был женат трижды: в первый раз на Мишель Французской, дочери короля Карла VII; во вто­рой раз на Бонне д'Артуа, дочери графа д'Э; в третий раз на Изабелле Португальской, от которой у него было трое детей: Иодок и Антуан, умершие в младенчестве, и гер­цог Карл, который стал его наследником и в лице кото­рого предстояло угаснуть мужской линии второго Бур­гундского дома.

XIII. ВВОЗНАЯ ПОШЛИНА

Со смертью старого герцога его преемник приобрел не только, как мы уже говорили, несметные богатства, но еще и то, чего он ждал с куда большим нетерпением, чем все сокровища земли, — возможность свободно и в пол­ной мере осуществлять собственную волю.

Да, уже год или два Филипп Добрый был не более чем призрак, однако порой случалось так, что этот призрак вставал между сыном и целью, которую преследовал молодой принц.

Так что теперь Карл Грозный намеревался объединить в неразрывное целое два слова: «хотеть» и «мочь».

Его главным врагом, настоящим врагом, единствен­ным, кого ему на самом деле следовало опасаться, был король Франции, Людовик Хитрый.

Из них двоих он, на беду Карла, получил более верное прозвище.