Карпатская рапсодия - страница 7

Имре Ураи я, по скромности, не зачислил в друзья моего отца. Соответственно этому, — но на сей раз из тщеславия, — я мог бы не считать его другом также и дядю Фэчке. По отношению к Фэчке отец был скорее покровителем, чем другом. Вся одежда отца, его ботинки и пальто, которые он переставал носить, переходили к дяде Фэчке, и когда бы он к нам ни являлся, для него всегда находились тарелка супа, стакан вина и табачок для трубки.

Дядя Фэчке жил в Цыганском Ряду. Официальное название Цыганского Ряда было «улица Деака», но жители Берегсаса упорно называли ее Цыганским Рядом, хотя на этой улице ни один цыган, должно быть, не жил. Янош Береги-Киш, прима цыганского оркестра, жил на улице Ракоци, остальные музыканты размещались в одном доме на улице Эсе, а цыгане, занимающиеся изготовлением противней и починкой котлов, жили в шатрах на берегу Верке, позади сада-купальни. В Цыганском Ряду селились люди, пившие вино только во время виноградного сбора и депутатских выборов, хотя они — это я знал от отца — права голоса не имели. Когда однажды в присутствии Марковича я спросил, почему жители Цыганского Ряда не имеют избирательных прав, отец ответил:

— Потому что они не платят налогов.

— А почему они не платят налогов?

— Потому что они не любят работать, — сказал уксусный фабрикант.

Что касается дяди Фэчке, то не знаю, любил он работать или нет, но факт тот, что он не работал. Работать он не мог, так как у него не было правой руки. Когда я был маленьким, то думал, что он потерял ее на войне. Но дело было не так. Из Мункачского [8] пехотного полка, где он вместе с отцом и дядей Балогом ел пресный хлеб императора, Фэчке вернулся домой целым и невредимым. Руку он потерял на лесопильном заводе в Сойве при испытании какой-то новой машины для разрезывания досок. Когда дядя Фэчке потребовал от завода компенсации, суд установил, что причиной несчастного случая была не халатность заводоуправления, а неосторожность самого Фэчке, а так как он сам был причиной своего несчастья, то ни на какую компенсацию права не имеет. Желая помочь своему другу Фэчке, отец пошел к судье.

— Ничего сделать не могу, — сказал судья. — Если бы Фэчке получил компенсацию, русины — рабочие завода — тоже стали бы требовать компенсации за каждую руку или глаз. Я убежден, господин Балинт, вы тоже не хотите, чтобы венгерский завод платил компенсацию русинским рабочим.

Нет, этого отец не хотел. Таким образом, дядя Фэчке из мункачской больницы попал прямо в Цыганский Ряд, к тем, кто не платит налогов, потому что не любит работать.

Вместе с дядей Фэчке, вопреки строгому запрещению матери, я не раз проходил вдоль длинного и грязного Цыганского Ряда. По словам дяди Фэчке, на одной этой улице жило почти столько же людей, сколько во всем остальном Берегсасе.

Однажды я отважился даже зайти в самую квартиру Фэчке. Дом, в котором он жил, состоял из одной комнатки. В комнате было крошечное окно. На полу лежали два соломенных тюфяка, около окна стоял маленький столик с двумя стульями. На столе на газетной бумаге лежало полбуханки черного хлеба, две или три красные луковицы и стоял разбитый стакан, наполненный смесью соли и красного перца. В комнате был неприятный запах.

Другой жилец комнаты, хромой Кальман Асталош, был каким-то дальним родственником Фэчке. Этот Асталош был наборщиком, много лет проработавшим в Германии и Швейцарии, потом в Будапеште. Вернувшись в свой родной город Берегсас, Асталош долго не мог найти никакой работы, затем стал разносчиком газет, но, по словам Фэчке, зарабатывал так мало, что даже на голодную смерть не хватало.

— Зачем он приехал в Берегсас? Из-за тоски по родине? — спросил я дядю Фэчке.

Мне очень нравилось выражение «тоска по родине», хотя самое чувство было незнакомо, так как я никогда из своего родного города дальше Сойвы не отлучался. В Сойве я был, когда меня, четырехлетнего, мучил коклюш.

— Из-за тоски по родине? — удивился Фэчке. — Черта с два! Его привезли этапом. Этот мерзавец Банфи!..

— Какой Банфи? — спросил я испуганно. — Надеюсь, мерзавцем вы называете не мужа нашей Вильмы?