Карта командира Миенга - страница 3

Сейчас секретарь Звягинцев стоял у выхода на перрон, ждал самолет из Москвы, Костров встал рядом в тени бетонного навеса.

— Опаздывает Ил?

— Вовремя будет. Через пять минут посадка.

— Кто прилетает?

— Рулевых, советник наш. Ты его знаешь.

— Из отпуска?

— Командировка. Выяснял в Москве кое-какие детали; будем строить новые дороги в Лаосе. А ты кого ждешь?

— Однокурсник в Ханой летит.

— Тоже писака?

— Журналист, — строго поправил его Костров и добавил с завистью, не удержался: — Недавно из Африки. С юга. Там сейчас горячо. Счастливчик…

— Завидуешь?

— Еще бы? У нас-то тишина и спокойствие.

— Этому не надо завидовать, — наставительно сказал Звягинцев. — Мир, братец ты мой, всегда лучше войны. Да и кому сейчас воевать охота?

Что ж, прав был Звягинцев, Костров и не спорил. Но одному из них уже исполнилось пятьдесят, а другой еще не добрался до тридцати, и у каждого было свое понятие об интересном. Ах как мы спешим стать поскорее взрослыми и торопимся, торопимся осудить в наших сверстниках наивное и смешное качество, называемое мальчишеством. И не в войне дело, дорогой товарищ Звягинцев. Чем скорее кончатся войны в мире, тем легче будет людям. Всем людям. Но пока неспокойно на земле, пока ведут справедливую борьбу патриоты Намибии, подпольщики Чили, борцы с апартеидом в Южной Африке, все мальчишки мира — от пятнадцати до семидесяти — будут рваться им на помощь. Вспомните республиканскую Испанию, Звягинцев. Сколько вам было лет? Пятнадцать? Больше? Разве не мечтали вы тайком от родителей добраться до Одессы, проникнуть на пароход, уплывающий к Пиренейскому полуострову, к интербригадовцам, к республиканцам? Мечтали, конечно. То-то и оно, товарищ секретарь… И не осуждайте Кострова за мальчишескую зависть к приятелю, побывавшему там, где «горячо».

Весь этот монолог мог бы произнести Костров, но не успел, не пришло это ему в голову. Он уже забыл и о Звягинцеве, и о коротком разговоре с ним, смотрел, приставив ко лбу руку козырьком, как скользит по взлетной полосе дюралевая сигарка Ил-18, и в каждом иллюминаторе отражается кипящее лаосское солнце.

Самолет медленно выкатился на перрон перед аэровокзалом, к нему поехал трап, на нижней ступеньке которого стояла девушка в белой блузке и темно-синей юбке-саронге. Из открывшегося люка самолета на трап выныривали помятые от бессонницы советские туристы, летевшие дальше во Вьетнам, члены каких-то иностранных делегаций, дипломатические работники из Ханоя, Улыбающийся Гулевых с элегантным «атташе-кейз» и, наконец, толстый Саша Хоменко, веселый Саша коллега и однокашник по Институту восточных языков. Девушка в саронге вручала всем картонные квадратики, которые давали право промочить горло кока-колой. Костров помнил, что Хоменко предпочитает пиво, а пиво в Лаосе, надо отметить, не хуже «жигулевского». И после первых объятий Костров потащил приятеля в ресторан.

— «Тридцать три» или «тигра»? — с небрежным видом знатока спросил Костров.

— Ой, да все равно, — сказал умученный Саша: двадцатичасовой перелет с четырьмя посадками не располагал к гастрономическим раздумьям. — Чтоб холодненькое…

Молчаливый официант, шлепая пенопластовыми сандалетами, принес запотевшие бутылки «тридцать три», Саша залпом выпил пиво, улыбнулся блаженно, почмокал толстыми губами.

— Ах хорошо… Ну как ты здесь?

— Помаленьку, — скромничал Костров, — где нам с вами тягаться, — и спросил деловито: — Что привез?

— Письма. И еще посылочку. Там, кажется, черные сухари с солью и огурцы.

— Здорово! — обрадовался Костров: как и всякий русский человек, скучал он здесь без черного хлеба, без квашеной капусты, без соленых огурчиков. Мама знала об этом и с любой оказией пересылала ему эти неведомые в Лаосе деликатесы.

— О чем пишешь?

— Обо всем. О дорожном строительстве на севере, об университете «Сисаванг Вонг», о молодежи — мало ли о чем!

— А я, брат, устал, умотался… Эти бои, эти ночные вылазки, походы — с моей комплекцией, сам понимаешь… — Саша лениво тянул слова. Нравилось ему выглядеть этаким понюхавшим пороху ветераном, снисходительно беседующим со своим «мирным» коллегой. — У вас тут тихо, патриархально. Не соскучился?