Картины из истории народа чешского. Том 1 - страница 34

Когда отзвучал голос диакона и прошло еще одно мгновение, снаружи послышался шум, и два молодых священника ввели в залу, где собрался совет, истерзанного, истекающего кровью человека. Он оказался немцем, над которым толпа совершила насилие, поправ справедливость. Кровь, не успевая подсыхать, обильно струилась из ран, и, едва начав говорить, он смолк из-за слабости, впав в смертельный обморок. Единственное слово, произнесенное им, было имя Драгомиры, и, выговорив его, несчастный скончался.

Убитый был муж в высшей степени достойный и благородный. Дружеское расположение связывало его с теми, кто окружал князя, дружескую приязнь питал он и к самому Вацлаву, и еще прежде, до его возвращения в Чехию, князь разговаривал с ним. Когда он скончался от ран, меж святых отцов раздались стенания, и в стенаниях этих слышались слова, обвиняющие Драгомиру.

Князь про себя отметил это, но все еще хранил молчание и молился, ибо молитва служила ему щитом.

Он стоял, коленопреклоненный, предаваясь неотступным размышлениям, и внезапно ощутил, словно в груди его проснулась необоримая сила, словно то упорство, с которым он так долго ее превозмогал, теперь служит ее укреплению. И, поднявшись, молвил он:

— Пусть отныне бойцы отвечают бойцам, и меч — мечу.

А далее повелел он схватить всех поборников противной стороны.

Возрадовались советники Вацлава и восславили Бога на небесах за то, что наставил князя на путь истинный. И вот вспыхнула война меж теми, кто держал сторону князя, и теми, кто был привержен Драгомире. И погибло тогда великое множество народу. Жестокость той поры заслонила любовь, и во мраке этом светилась лишь печаль Вацлава. Он страдал от ударов, которые наносил сам, однако не прекращал яростного сражения.

Когда война завершилась и Вацлав одержал победу, в плен были взяты все, кто уцелел. Была схвачена и Драгомира, родительница Вацлава. Тут Вацлав, без меча, лишь в облачении сыновней покорности отвел её в свой замок и долго говорил с нею. И ничто более не соответствует истине, и нет ничего легче, чем поверить тому, что он, заломив руки, взывал к ней; то настаивал, а то — любви Божеской ради — сызнова молил, чтоб отреклась она от злобы и уверовала в мудрость, которая рассылает своих посланников меж языческие народы, дабы — будь то убеждением или силою — привести их в царствие любви.

Однако ни настояния, ни мольбы, ни упоминания святых образцов не смягчили сердце Драгомиры. Как была, так и осталась она княгиней-воительницей. Осталась княгиней, исполненной ненависти, и прокляла Генриха.

И увидел Вацлав, что неисповедимым Провидением отказано матери в познании чего-либо подобного его вере, осознал он, что не в его силах ни речью, ни сердцем открыть ей свет, который сам Господь Бог от нее сокрыл. Посему повелел он ей оставить те края, где царствовал, и не воспротивился, когда Драгомира пожелала поселиться в замке, носившем название Браниборж, что возвышался в земле Стодоранской. В этом замке она узрела свет света и туда же теперь устремилась. В те поры в Полабских краях снова вспыхнули войны, и княгиня, сгорая от нетерпения, желала как можно быстрее очутиться там. Она спешила, и князь Вацлав дал знак дружине не чинить препятствий матери. Никто не смел мешать ей, даже если бы она вознамерилась отправиться к племенам языческим или к вражеским. Такова была воля князя. Кроме того, повелел Вацлав — вопреки обычаям войны — не предавать казни тех, кто действовал заодно с Драгомирой и кто разделял ее устремления. Они могли уйти, могли последовать за своей повелительницей и тем спасти свои жизни; всем им была дарована свобода.

Именно в ту пору Генрих и вынашивал свой замысел, именно в эту пору скликал он свои войска у бродов Лабских и на отмелях, где легко может пройти пеший воин, опираясь на свое копье и коня. Дальше, в излучинах, где лениво застаивается вода, королевское войско валило лес. Одни подкатывали срубленные стволы к низкому берегу, друтие пускали их прямо по течению, а третьи связывали ствол со стволом, строя плоты и надежные сооружения для переправы.

Когда работы были закончены, войско перебралось через реку и вторглось в земли ободритов и ратарей. И взметнулось за тем войском невиданное облако пыли. На лугах, по которым шел походом король, вместо травы оставалась голая земля, луга и перелески отступали перед ним, и ржаные поля исчезали под его ногами. Так вел наступление Генрих, так проникало в глубь страны его войско, так катилось оно вперед по равнинному краю, неслось по полям и лугам, открытым со всех сторон. И никто не мог остановить эту силу, никто не мог поставить ей заслон, никто не мог оказать королю серьезного сопротивления — разве лишь пастухи бодричей да те, кто добывал себе пропитание, возделывая землю, — одним словом, как раз все, кто не имел понятия об искусстве войны, как раз те, чьим оружием были дубина да пастушеский посох — вот они-то и сбились в кучу и оборонялись до последнего издыхания. Ни один из них не ударился в бегство, ни один не отступил, не дрогнул, не разжал кулака. И все были перебиты. Гибель и разрушение обрушились на их земли, однако дух сопротивления не был сломлен. Напротив, этот дух крепчал и, распространяясь вширь и простираясь вдаль, коснулся снова пределов Чехии.