Картины из истории народа чешского. Том 1 - страница 51

Во время такой отповеди гневные жилы вздулись на лбу князя. Это был дурной знак. Тогда кто-то из пирующих, желая отвлечь его мысли, поспешил рассказать что-то веселое, другой впустил в залу человека, наряженного чертом. И толпа развеселившихся вельмож оттеснила монаха от князя.

На следующий день склонился монах перед князем в глубоком смирении и, осыпанный богатыми дарами, покинул Прагу. Теперь путь его лежал к императору, которого пришлось долго разыскивать. Монах прошел итальянские города и много немецких крепостей, уже четыре месяца был он в дороге. Наконец услышал, что император пребывает в Майнце. И действительно застал его там.

Когда Вольфгангу дозволено было предстать пред императором, поклонился он ему и сказал:

— Прости, кесарь, что говорю я не так, как должен бы, и милостиво отпусти мне, что слова мои ничем не приукрашены: епископ Регенсбургский, твой слуга, а мой господин, просит тебя настоятельно не умалять его власти, не разрешать чешскому князю учреждать новый епископат. Вот это я обязан был сказать. Но, с твоего разрешения, добавлю от себя: просьба эта — тщетная.

Развеселился император и спросил: — Отчего же, монах, так противоречива твоя речь? Почему ты одновременно просишь — и отвергаешь просьбу?

— Беспредельна Римская империя, — ответил монах. — Входят в нее самые разные страны, и, как различны народы эти, так различны и их епископы: есть саксонские, баварские, итальянские, бургундские. Почему же не быть и чешскому? Почему бы не быть епископу, который сильно обогатит Церковь за счет Болеслава и тем уменьшит его могущество?

В этот день император был весел. Он засмеялся и, хлопнув в ладони, велел выдать Вольфгангу пять гривен серебра, затем подарил ему красивую одежду и отпустил со словами:

— Ты хорошо говорил! И знай, мне по нраву устраивать новые епископаты!

С тех пор вельможи часто хвалили монаха Вольфганга. И позднее, после смерти епископа Михаила, которого доконали заботы, он назначен был Регенсбургским епископом.

Болеслав был уже стар. Его могучие мышцы усохли, члены стали кость да кожа, лоб избороздили морщины. Страсти, радости и войны утомили его, и вот однажды встала перед ним смерть. Подняла она десницу, тень ее ужасного пальца коснулась виска Болеславова, — и тогда увидели все: встает государь. Встает, озираясь, и улыбается. Быть может, во взблеске этого мгновения разглядел он все свои счастливые дни, а может быть, все неудачи. Или пролетела в его голове другая мысль? Хотел он вымолвить какое-то слово? Двинуть рукой? Позвать жестом сына?

Смерть, эта победительница князей, уже не дала ему времени. Князь утратил власть над своим телом. Потерял сознание.

Открылась в черепе Болеслава артерия, и государь упал ничком.

Когда выдохнул он свою душу и смолк его смертный хрип, побежали слуги по замковым покоям, и отзвуки их шагов и причитаний слышны были издалека.

Но тиха была обитель смерти. Сыновья, священники и вельможи молча стояли вокруг усопшего. Стояли, молитвенно сложив ладони, склонив головы, и так протекли минуты ожидания. Но вот поднялся перворожденный сын покойного князя и, взяв на руки бездыханное тело, промолвил:

— Я, князь Болеслав, второй этого имени, обнимаю и держу бренную оболочку моего государя. Голову его держу и тело его. И как покоится князь в моих объятиях, как покоятся в них его желания и сила, так охватывают они и государство его.

Сказав так, велел Болеслав II поместить умершего на княжеский престол так, чтобы казалось, будто он сидит сам. Тогда по неподвижным рядам приближенных прокатилось волнение; вельможи заторопились, подняли головы, священники принялись молиться, рабы кинулись исполнять повеление князя, другие рабы начали бить в щиты и железные доски, третьи стали кричать по дворам замка:

— Князь упал ничком! Князь Болеслав, сын умершего князя, — мой господин!

Затем, в назначенное время, потянулись к замку главы высоких родов и старшины племен, и все вельможи, и прелаты, и люди Болеславова дома, и старшие из рабов и воинов. Когда все собрались, раскрыты были сокровищницы и сундуки с драгоценностями, дабы каждый мог видеть безмерное богатство и безмерную славу усопшего. Потом начались погребальные торжества, а после — пиры и увеселения.