Карышок - страница 3

А Колька с Вовкой уже новое ремесло стали осваивать, агротехническое. По грядкам ползают, как комбайны, все грядки разворотили. Бабкины труды насмарку пошли. На грядках у бабы Нюры им было приятней орудовать. Воздух свежий, краской не пахнет, кругом аромат морковной ботвы, запах голову кружит. Огурцы и помидоры не в счёт. Прямо с грядки бери и ешь, и мыть не надо. Одно удовольствие. Экология была не та, что сейчас. Ни одна холера не приставала. Ну, если живот заболит, можно и на черёмуху забраться, хоть целый день на ней сиди и кукуй. Черёмуха свяжет во рту так, что язык не ворочается, а в животе и подавно порядок наведёт. Правда, потом в туалет долго не ходишь, но это временно.

Карманы Вовка горохом и бобами набил до краёв, только стручки торчат из штанов. Штаны-то просвечивают, старенькие уже. Словно карманы патронами набиты. Друзья торопились: а вдруг ещё кому-то что-нибудь покрасить придётся. Напоследок Вовка решил огурцами затовариться. Наложил огурцов под рубаху, да столько, что резинка в штанах не держит. Руками штаны поддерживает, а они вот-вот свалятся. Пора уходить. Другие дела дожидаются.

Покраска забора, похоже, бабке понравилась, правда, она ничего не сказала, была слегка слеповата, изъянов не заметила. Шаркая ногами, вошла в дом и чего-то долго там возилась. На крыльцо вышла с платочком, словно в церковь собралась. Узелок на платочке развязала и рублик дала, отблагодарила.

— На двоих, — говорит, — поделите, сыночки!

Повертел Колька рублишко в руках, прочитал мелким шрифтом, что тогдашний рубль золотом государство обеспечивало, аккуратно сложил и засунул в карман подальше. «Может, на золото поменять?», — подумал он. Но об этом Вовке не стал говорить. Посчитал коммерческой тайной. Место в кармане для рублишка нашлось. Колька карманы бобами и горохом специально не набивал, как Вовка. Как предвидел, что место потребуется. Постоял, почесал затылок, ещё раз посмотрел на покрашенный забор, понравилась работа, и подумал: «Придётся теперь и финансовое ремесло освоить, рублик бумажный надо как-то делить с Вовкой пополам. А про золото — ни гу-гу».

Колька ещё раз засунул руку в карман, проверил надёжность и наличие рублика в нём, и счастливый вдвоём с Вовкой засеменил вдоль бабкиного забора по направлению к дому.

«Да-а-а, — подумал он, — надо радиотехнику осваивать. Пойду осенью во Дворец пионеров, запишусь в кружок. А то с Витькой кроме метёлки да Генкиных голубей ничего не узнаешь», — Колька так для себя решил.

В десятом часу утра Колька неожиданно проснулся от пронзительного свиста, когда, погружённый в сон, он досматривал картину своего необычайно лёгкого, свободного полёта в прозрачной пелене утреннего, ещё не совсем прогретого от ночной свежести воздуха. Свист повторился с новой силой, словно Соловей-разбойник, который не удовлетворился одной попыткой и решил повторить, раздувая в полную силу округлые щёки, всей своей мощью стараясь пробудить королевское царство от сна.

Зевая и потягиваясь, ещё не совсем освободившись от сонных видений, Колька вышел на крыльцо дома, попав в объятия давно ожидавшего друга — ласкового утреннего солнышка, успевшего взобраться на половину пути к полуденному зною. Задрав голову ввысь и оценив проделанный солнцем путь, Колька заметил в вышине прозрачного безоблачного неба кружение стайки голубей. Они, пушинки отцветшего кипрея, опускались и вновь поднимались ввысь, поддерживаемые слоями прогретого утреннего воздуха.

Догадка пришла сразу! Это Генка-голубятник, сосед, живущий напротив, свистом гонял голубей, размахивая куском старой мешковины, сигнализируя с земли о запрете посадки, любуясь небесным полётом белоснежных птиц.

Подобное чувства полёта Кольке было знакомо только во сне. Он задумался на минуту: «Хорошо, если бы у людей были крылья, и я так же смог бы парить в вышине, ощущая наяву это прекрасное чувство полёта!». С этой вздорной на первый взгляд мыслью Колька запрыгнул, словно взлетел, на жердину ворот, как всегда это делал и, облокотившись всем телом на прогретую солнцем перекладину, уподобившись гимнасту на турнике, опасаясь кувыркнуться вниз головой, стал наблюдать за голубятником Генкой, который продолжал размахивать тряпкой, пританцовывая и кружась, словно исполнял севильский танец.