Катарсис - страница 14

К десяти часов Дан занял место в кинозале, в третьем ряду вблизи выхода. Он всегда старался садиться поблизости от выхода – легко смыться от скуки или чего-то другого, опасного, пожара, к примеру, или теракта; при этом вовсе не считал себя трусом, более того, был уверен, что с ним не случится ничего, угрожающего жизни. Однако по привычке садился у выхода.

Окна были плотно зашторены, свет в зал не проникал, горели притороченные к потолку светильники. Он покрутил шеей – Юл отсутствовала. Вошла она, словно крадучись, странно озираясь, за полминуты до того, как светильники начали гаснуть, бегло оглядела заполненное группой “красных” помещение, взгляд уткнулся в Дана, и она плюхнулась рядом, благо стул был не занят. На ней была темная юбка и плотно облегающая бирюзовая водолазка.

– Привет! – поздоровалась по-свойски, как с приятелем.

Зрачки их встретились. Дан сходу не смог определить цвет ее глаз в окантовке ресничной туши и подбровных слабых голубоватых теней, через несколько мгновений сделал вывод – темные, смахивают на вишню; гулкие удары его сердца зазвучали, как метроном, и потекли флюиды, неощутимые веяния, невидимые волны, он чувствовал их нутром, волны пересеклись, и Дан испытал легкое сжатие в груди. Юл не уводила зрачки, и так они поглощали друг на друга, пока не погас свет.

Он вдруг вспомнил читанное когда-то и засевшее в одной из ячеек памяти, повторил про себя: “Мы заблуждаемся, говоря о выразительных глазах. Веки, брови, губы – все черты лица передают состояние чувств, но глаза – лишь цветные стеклянные капли”. Глаза севшей рядом отнюдь не выглядели для Дана ничего не выражающими каплями.

Темный экран ожил, вкрадчивый, с тонкими модуляциями мужской голос из аппаратной пояснил, что сейчас присутствующие увидят фильм, смонтированный из фрагментов старых и новых телепрограмм, сюжетов, постов в Сети: наверняка многое забылось, и теперь появится возможность освежить былые впечатления. Просьба не высказывать вслух никаких реплик, ни одобрения, ни возмущения – будет возможность все обсудить на специальных семинарах. Итак, мы начинаем…

На экране медленно поплыли строчки, заиграла тихая музыка. Текст на экране проникновенно, внимчиво читал невидимый диктор – казалось, он получал неизъяснимое удовольствие от произнесения того, что еще лет пять назад и даже меньше каралось наказанием.

…В нашем мире всё кажется имитацией, эрзацем, всё “понарошку” – включая то, что всегда было абсолютом: жизнь и смерть, война и произвол, пытки и ненависть к насилию. Всегда было то, что не допускало компромиссов, было делом чести, потому что имело слишком высокую цену, оплаченную кровью и болью людей. Но мы живём в другую эпоху, где слова: военный преступник, десять тысяч трупов в Шахтбассе, восемьдесят убитых в “Боинге” детей, государственная ложь, пытки политзаключённых, – не значат практически ничего.

Это медийные штампы, фигуры речи, – всё что угодно, кроме реальных значений.

Слова потеряли исконный смысл, между звуком и смыслом выросла надёжная стена бесчувствия, по одну сторону которой – боль и кровь, ненависть и отчаяние, проклятия и смерть. А по другую – зарплаты, высокие должности, цветы и бокалы шампанского, улыбки и награды – из рук “режима”.

Можно пожимать руку террористу, беседовать о патриотизме с убийцей мирных граждан, можно величать кровавую мразь по имени-отчеству, можно пить шампанское с палачом невинных детей и сниматься с ним на фото – для истории.

Можно – всё. Потому что слова (кровь, убийца, смерть, война) потеряли связь с реальностью.

Жить в лживом мире постепенно привыкаешь – и он уже не кажется выморочным и абсурдным. Сегодня ты кричишь о пытках, бессудных казнях и полицейском режиме, бьёшь кулаком в идейную грудь, – а завтра пьёшь с палачом перед камерой, игриво шутишь с ним и улыбаешься в объектив. Тоже мне – невидаль. Такова эпоха…

Не успел зал продохнуть и осмыслить запечатленное на экране и усиленное дикторским исполнением, как появились другие строчки и зазвучала другая мелодия – более быстрая и энергичная, напоминающая оперную увертюру.