Катарсис - страница 20

– Разумеется! Вы правильно мои рассуждения восприняли. Я дурачком прикинулся, дабы возражения услышать, а если б не услышал, то слинял – чего время тратить попусту.

Хитрая бестия, удовлетворенно подумал Дан.

– Я спросить хочу уважаемую публику: при ком лучше живется – при прежнем Властелине или Преемнике? – не унимался рыжий.

– Ну, ты даешь… Прямо как допрос. Я тебе анекдотом отвечу, – встрял щеголеватый, выбритый до синевы тип с хищным плотоядным носом. – Старого грузина спросили: “Скажи, кацо, при том тебе лучше жилось: при Усатом, Хряке, Бровастом или Меченом?” Кацо подумал и ответил: “При Усатом и Хряке”. – “Как же так? Хряк разоблачил Усатого, в культе личности обвинил”. – “Не имело значения – у меня тогда стоял хорошо…”

Публика гоготнула, затесавшаяся в мужскую кампанию сравнительно молодая дама в смелой, с глубоким вырезом, блузке деланно опустила голову и прикрыла глаза ладонью – фу, бесстыдник…

– Хреново жили и живем, – ответствовал вырядившийся в камуфляж. – И знаете, почему? При Властелине никаких иллюзий, одно мозгоёбство и вранье. “Мы самые великие” и все в таком духе. Как писал философ Ильгин, мера преданности родине – в доносительстве спецслужбам, мера пресмыкания перед властью – как мера преданности стране. Ну, а нынче… Появились было надежды на перемены, многие раскатали губу, но быстро смикитили – ничего не изменится. Не тот народец. У того же философа вычитал: “Методом селекции вывели моральных уродов, у них понятие добра и зла вывернуто на изнанку. Всю свою историю нация наша барахтается в дерьме и при этом желает потопить в нем весь мир…” Цитирую наизусть, память пока не подводит, слава богу.

– Мы молоды, как наши надежды, и стары, как наши страхи, – высказался Лео.

– Во-во, – поддержали из полукруга. Число слушателей прибавилось.

И все-таки, как ни крути, меняется жизнь, размышлял Дан, страха меньше становится, языки у людей развязались, не боятся, что на цугундер потянут за смелые речи. И даже если потянут – не смертельно, могут не посадить, а оштрафовать или вообще отпустить восвояси. Недаром приговоры оправдательные суды выносят тем, кого при Властителе закрыли бы надолго.

Живя в загадочной отчизне,

Из ночи в день десятки лет

Мы пьем за прежний образ жизни,

Где образ есть, а жизни нет…

Это уже дама с декольте выдала, мужчины одобрили, кто-то в ладони хлопнул.

– Господа, неужто беспросветно? Тогда на кой черт эксперимент этот с пилюлями? Довраться до правды? Видимо, устроители на что-то надеются.

– Да все просто: чиновнику в голову пришла мысля, решил перед начальством выслужиться, пропел Лазаря: “Разрешите попробовать?” – дали высочайшее соизволение, а дальше, как всегда у нас: хотели как лучше, а вышло…

Загомонили разом, словно боялись пропустить очередь, перебивали, не дослушивали, стремились перекричать – в общем, по-славишски, без удержу. Дан неожиданно для себя тоже в нестройный хор встроился:

– В истории почти не было Властителей, которых за дела их искренне любили. Боялись, ненавидели, обожествляли. А любовь народа – нечто иное, иррациональное, как, впрочем, и обожествление.

– Мы – не исключение, так во все времена во всех государствах, – откликнулся Лео.

– Cлавишией управлять несложно, но совершенно бесполезно. Это еще император сказал лет полтораста тому назад.

– Правильно сказал, – поддержал камуфляж. – А все потому, что на лизоблюдстве, на вранье построено было, и тогда, и теперь. Нашему человеку сбрехать, что два пальца обоссать. Женщины, извините, конечно, за выражение.

– Да что царей вспоминать… Антон Палыча лучше вспомните. Что он о народе говорил? Психология у нас – собачья: бьют нас – мы тихонько повизгиваем и прячемся по своим конурам, ласкают – мы ложимся на спину, лапки кверху и виляем хвостиками…

– У нас половина народа сидела, а вторая половина сторожила. У меня приятель есть, тренер по фехтованию, тот на все случаи жизни один ответ имеет: генофонд. Поуродовали этот самый фонд, а нынче всхомянулись, да поздно.

– Вы про палачей и жертвы… Так вот, дорогой мой, у нас каждый палач боится стать жертвой, а жертва готова внутри себя поменяться местами с тем, кто ее угнетает, мучает.