Катастрофа. Спектакль - страница 64
Но вместо всего этого живые, сочные картины откуда-то наплывали на Ивана: вот кто-то бродит — по косточки — в прохладной днепровской воде, кто-то подходит к лодке в ярко-розовом купальнике, стройные ноги и высокая девичья грудь, розовое солнце на берегу… Иван налег на стол, обхватил голову руками, уставился на глянцево-белый лист бумаги. Ничего… Может быть, устал в ожидании вечера и тишины. Заставить себя работать, изнасиловать свой мозг. Итак, он срезает приз, хватает пакет и лихорадочно разворачивает. Толпа напряженно молчит, ждет. Он срывает первый слой бумаги, за ним еще один, еще. Срывает и его — снова обертка. Теперь он разрывает бумагу, как ненавистного врага, толпа хохочет, хохочет, а бумаге нет конца, слой за слоем пакет худеет, а хохот нарастает, победный рев толпы, у его ног уже куча изодранной бумаги, а в руках совсем маленький бумажный комочек. Он разворачивает его — пустота, в его руках пустота, он проиграл поединок, его обманули, низко и подло, а толпа умирает со смеху, толпа… что толпа?..
Загатный в смятении стал лихорадочно убирать со стола: редакторские бумаги сунул в ящик, чернильный прибор ткнул на стеллаж, даже календарь выдернул из-под стекла, чтоб не отвлекаться. Для творчества нужен простор. ТОЛПА ХОХОЧЕТ… ТОЛПА ПОМИРАЕТ СО СМЕХУ… Он повторяется, снова смех и толпа, нужны впечатления, свежие слова. Только не паниковать. Вот она минута, ради которой он живет вторую неделю. А может, и всю жизнь. Его надежда и оправдание в поединке с тереховцами. Спокойно, собраться с мыслями. Заглавие держит новеллу, доброе название — половина дела. Не лучше ли карандашом? «Я и люди». Вычурно и неточно. «Он». Лаконично, густо и с подтекстом, который не каждый редактор раскусит! Да, да, именно «Он». Торопливо вывел на чистом листке под своей фамилией большими буквами: «ОН». Теперь она пойдет, его лучшая новелла. Вот она — святая минута вдохновения! Больше подъема и обобщений. Современная притча. Идиотское бормотанье за стеной. Он гневно скажет пошлой толпе… Это из типографии. Сволочи! Не выключили репродуктор. Он гневно скажет… Нет, он не сможет творить, пока не укоротит язык репродуктору. Вот почему разбегались мысли — ясно. Дернул дверь редакторского кабинета, секретарской, ломая ногти, шарил на шкафу ключ от наборного цеха. Наконец он рванул вилку из розетки с такой силой, что репродуктор с жалобным визгом повис на одном гвозде. Вытер холодный пот со лба.
Теперь — тишина.
Часто пишут, что время воспитывает, формирует человека. Это верно. Но стержень, основа характера остаются почти неизменными в течение многих лет. Я склоняюсь к этому выводу, размышляя над жизнью Ивана. В предыдущих разделах я уже немного осветил его юные годы. Жаль, но о детстве героя знаю очень мало. Почти ничего, кроме двух рассказов из дневников известной нам Люды. Хотя я и не высокого мнения о точности ее писанины, но все же не удивляйтесь откровенности Ивана. Повторяю, под настроение он любил покопаться в себе, особенно при свидетеле, которому симпатизировал:
— Говорят, зверей, отведавших человеческого мяса, нельзя держать на свободе. Рано или поздно они снова бросятся на человека. Вкус власти — то же самое. Особенно, если рано познаешь ее…
Оккупация, к зиме он заболел и в третий класс пошел (до войны два отходил) рослым хлопчиком. Да и природа силой не обидела. Сидел на задней парте, на «Камчатке», а впереди — стриженые головы мелкоты. Сначала стыдился своего превосходства в возрасте и силе, но потом привык и вскоре стал царьком в классе. С нового года учитель назначил его старостой класса — этот, мол, сумеет навести порядок, укротит буянов. У Ивана появилась власть вполне официальная. Сравниваю его с нынешним и делаю вывод: и тогда Загатный особо не злоупотреблял своим положением. Единственное, что требовалось от одноклассников, — признать полную его власть и время от времени демонстрировать свою покорность. Полагаюсь на его слова, зафиксированные в упомянутом дневнике:
— Я от рождения добрый. В классе требовал только покорности, а к покорным был милостивым…