Катастрофа. Спектакль - страница 66

проклятье, кончились сигареты, и в приемнике ничего путного, треньканье какое-то, в кабинете полно дыма, духота, наверное, ночью будет гроза, ехать надо, немедленно ехать, он не знает куда, но уже ощущает лихой посвист ветра, спасительный ритм движения — немедленно ехать. Он распростер свои крылья над сонной землей… К чертям все крылья, ехать, он должен ехать, и это вовсе не бегство, только отступление, временное отступление, проклятая Тереховка, столько надежд на сегодняшний вечер, если бы не эта обязательная, вынужденная поездка…

Что ни говорите, это было поражение Ивана. Почти две недели ежечасно и ежеминутно жить будущим шедевром, который должен поднять его над всеми, и вдруг обнаружить горькую истину, что он бессилен создать этот шедевр, — нет, не зря я описал в своем романе именно этот день. На следующее утро Иван не делал зарядку, опоздал на работу и даже не взял в руки Гегеля. Он откровенно курил теперь сигареты, даже стал мягче в отношениях с коллегами. Я понял — в нем многое изменилось. Правда, под осень ожил, когда слухи о ликвидации района стали все настойчивее. Как он ждал гибели административной Тереховки! Как своего возрождения. Упивался свежим, предгрозовым ветром и жадно ждал грома.

— Высосала меня Тереховка, — говорил вслух, не таясь.

Я же, хотя и соглашался, и поддакивал, уже тогда думал иначе. Но время наконец выписать для вас из его черновиков то, что составляет контуры так и не дописанной новеллы Загатного. У меня сохранилось несколько ее вариантов, но все сводилось к одному сюжету. Какой-то полуреальный административный центр, символизирующий собой чуть ли не вселенную, напоминает Тереховку, только называется иначе, совсем не похоже. Гениальная личность, которая выделяется из прочей массы своим умом, творческими потенциями, и потому презирает ее. Душный летний день. Серая пыль на всем, в раскаленном небе горячее марево. Жажда, которую в «Тереховке» нельзя унять… вода теплая и гнилая. Через всю новеллу сквозит трупный запах, дух мертвечины.

Районное административное учреждение — наверное, редакция. Пустая, дело в воскресенье происходит. Но тот, кто в комнатах, страдает от жажды, как физической, так и духовной. Еще — от одиночества. Почти до безумия. И вдруг вспоминает рассказ коллеги о новенькой девушке, которая якобы работает в раймаге. Для «Тереховки» каждый новый человек — событие чрезвычайное. А тем более для гениального одиночки, который задыхается от отсутствия людей. Сразу же вулкан мыслей, мечтаний, планов, но он откладывает радость встречи, опасаясь разочарования, смакует свое новое ощущение.

Идя по улицам «Тереховки», пытается утолить жажду газировкой местного производства, но тут же выплевывает, ситро тоже отдает гнилью. Идет в парк, серый, выгоревший, будто чахоточный, снова думает о девушке. В парке трудящиеся культурно отдыхают: игры, аттракционы, лотереи, одинокий (точнее — Иван Загатный, новелла автобиографическая, когда-то в Тереховке с ним был такой случай. —М. Г.) решает и здесь не уступить толпе, продемонстрировать, как легко быть посредственностью; принимает участие в игре, но все оказывается намного сложнее, чем виделось со стороны. Толпа смеется над его неудачей… наконец Загатный завоевывает приз — увесистый пакет, начинает лихорадочно разворачивать его, обертке нет конца, наконец последний слой бумаги — и все, пустота. Загатный ничего не выиграл, только кипа старых газет, а толпа покатывается от хохота, Загатный идет в раймаг, но и там его ждет разочарование, над ним подшутили: девушка, о которой он так много думает, — обыкновенный манекен. Загатный оставляет «Тереховку» и идет в поля, навстречу заходящему солнцу…

На этом обрываются все варианты новеллы-притчи. Дальше этого наброска Иван Кириллович не сумел пойти. Да и куда идти? Какой бы сюжетный ход он ни придумал, гению некуда вернуться, кроме Тереховки, нашей или какой-то другой. Гений снова зависит от массы, от толпы. И снова вынужден, хочет он того или нет, искать свое отражение в глазах посредственностей. Был, правда, один сюжетный ход: нарисовать героя этаким сверхчеловеком, богом. Он мог подняться на крыльях к звездам и оттуда с презрением взирать на далекую ничтожную Тереховку. Сначала оно так и должно было быть. Но, действительно, какой редактор пропустит такую безнадежную нелепицу в наше атеистическое время… Расчеты же Ивана Кирилловича строились на том, что новеллу непременно напечатают. Иначе что и кому он докажет?