Каторжный легион - страница 4

Несколько минут стояла мёртвая тишина, после чего Сервий продолжил.

— Ради милосердия я не буду подавать рапорт о негодности новобранца к службе, — несмотря на команду «смирно», по строю прошло шевеление, а Дайви судорожно сглотнул. если в обычных учебных центуриях изгнанный мог сменить имя, попытаться затеряться от позора… То для штрафников подобная отставка означала даже не рудники или продажу в рабство, а казнь. — Для первого раза ограничусь тридцатью розгами.

Окончания наказания Сервий дождался с трудом. Еле сдерживаясь, чтобы не взорваться бешенством снова. И дело было не в порке, ерундовое зрелище. Но одним из трёх стегавших был Матти… злорадно нанося удары со всей силы. Мстя за неделю унижения и страха. Так зачем были слова о прощении, о воинской дружбе! Может, Луций всё-таки прав? А ещё вдруг на память пришла услышанная месяц назад новость: ещё один легион из италийцев расформировывают, превращая в резервный. Слишком мало юношей из патрициев и вольных граждан благословенных Апенин хотят нынче служить. И кто тогда будет хранить Империю? Вот это каторжное отребье? Или, как предлагают некоторые, отменить законы Септимия Севера и снова нанимать варваров-федератов? А, может, зря он согласился, зря он здесь? Может… Стоило пойти по велению судьбы и доживать свой век в тепле и довольстве поместья Эмилия Пацила?

Больше подобных случаев в когорте не повторилось, а пара повешенных в соседних отбила желание строить воровские порядки у всего учебного легиона. К тому же и отношения между будущими легионерами постепенно менялись. Ведь любая учебная часть — это не только искусство держать строй, владеть мечом и копьём: это обязательно ещё и Память. История легионов со времён язычников и до нынешнего дня, рассказы о тех, кто не жалея себя нерушимой стеной стоит между простыми людьми и набегами фракийцев, некрещёных германцев или идолопоклонников из Ираншахра. К тому же немало старался и полковой священник, отец Марк. Он не читал проповедей, к которым многие относились с усмешкой — но каждый вечер заходил в какую-то из казарм и заводил рассказ о прошлой жизни новобранцев, о том, что видел или слышал сам… До пострига оттоптавший немало дорог в гребенчатом шлеме центуриона, старик всегда мог понять любого и найти нужное слово каждому.

Люди менялись… вот только червячок сомнений у Сервия так и не захотел исчезать. Хотя и притих, почти замолк. Потому даже сейчас, когда уже месяц вместе с таким же полком их часть стояла в летнем лагере, отрабатывая занятия и перестроения «в поле», каждый раз он задавал себе вопрос: почему? Новобранец защитил в учебном бою соседа по строю. Почувствовал то самое боевое братство, загорелся общим делом? Или потому, что победившей центурии полагается полдня отдыха? А, может, просто боится окрика, а то и наказания от десятника за нерадивость?

Вот и сегодня, как и в прочие дни: новобранцы отрабатывают поединки на открытом месте, в доспехе. Кто-то равнодушно, кто-то раздражённо поглядывая на разлёгшегося в тени берёзы командира. Солнце, небо и река…Неширокую в верховьях Клифти с учебного поля не видно, но её властный голос твёрдо звенит из-за полосы леса, а влажное дыхание спасает от жара нагретой летней земли. Если же посмотреть на запад, можно увидеть, как над кромкой леса гордо возвышается Антрин. В родных Альпах он казался бы невысоким. Но здесь, на равнине — словно могучий богатырь, простёрший руки к небесам. Густой ельник тёмной шапкой накрыл старого красавца, от которого бегут в разные стороны зелёные холмы, покатые и острые. Точно волны реки, украшенные розовыми, лилово-алыми, белыми, жёлтыми и синими красками отцветающих кустарников, молодых ягодников и свежих лугов. Бегут, пока не сгладятся в равнину, оставив путника гадать, откуда взялся в этих краях каменный великан — ведь до Грампианских гор не один день пути.

Если спуститься по Клифти вниз до устья, то окажешься на многолюдном тракте, твоя дорога дальше пойдёт среди деревень, поместий, больших и малых городов Большого торгового пути… Но возле учебного лагеря царит лесное безмолвие — наполненное шумом леса, но не знающее человеческой речи. И если чуть расслабиться, то кажется, что нет ничего — ни Империи, ни мириадов людей… ничего, кроме этих вот парней, обливающихся сейчас потом под жгучим летним солнцем.