Кавалер ордена Почета - страница 45

На армейской базе, особенно в зоне боевых действий, трудно удержать что-то в секрете. Новости просачиваются из высших инстанций в низшие. Так, на следующий день после моего разговора с лейтенантом я услышал от солдат о встрече старейшин деревни с командиром взвода. Они пришли протестовать против убийства ребенка одного из них американским патрулем. Лейтенанту Колдрону предложили представить отчет о действиях патруля. Он изложил свои доводы, и, поскольку крестьяне не представили конкретных доказательств, штаб снял с себя всякую ответственность за происшедшее. Командир батальона приписал вину за трагедию вьетконговским элементам, действующим в долине, и заверил деревенских старейшин, что задача американских патрулей — защищать жителей от подобных зверств.

Для армии инцидент на этом был исчерпан, но я не мог успокоиться и вечером опять отправился к лейтенанту.

— Что еще, Гласс?

Я перешел прямо к делу:

— Сэр, я прошу разрешения доложить о нашем разговоре непосредственно штабу батальона.

По лицу лейтенанта пробежала натянутая улыбка и тут же исчезла.

— В этом нет необходимости, Гласс.

— Мне это необходимо, сэр.

— Вас все еще мучает совесть из-за убитого гука?

— Да, сэр.

— Следовательно, вы хотите действовать через мою голову?

— С вашего разрешения, сэр.

— Не морочьте мне голову, Гласс. Если я не дам разрешения, вы все равно обратитесь к полковнику Кэннону, не так ли?

— Так точно, сэр.

— Удивляюсь вам, Гласс. Неужели вы действительно думаете, что я настолько глуп?

— Я не думаю, что вы глупы, сэр.

— Что ж, насчет этого вы абсолютно правы. Вы не откроете полковнику Кэннону ничего нового, потому что я ему все рассказал. Все! Такова система командования. Каждая инстанция подкрепляет следующую, и так до самого верха. К счастью, крестьяне не видели, как Хэммер убивал мальчишку, и все прошло гладко. Инцидент исчерпан. Поймите это, Гласс.

— Слушаюсь, сэр. Теперь я понимаю.

— Очень хорошо. Я не раскаиваюсь, что не перевел вас отсюда вместе с Томасом и другими ненадежными солдатами из того патруля в лощине.

Его замечание удивило меня, и он заметил это по моему лицу.

— Вы ведь знали, что Томас застрелил Долла? Об этом знал весь патруль. Но тогда вы промолчали, не правда ли?

— Я этого не видел.

— Да, но вас не волновало, что Долл убит? Вы считали, что он это заслужил?

— Нет, сэр, я так не считал.

— Хотите рассказать мне об этом?

— Нет, сэр. Тот инцидент тоже исчерпан. Не так ли, сэр?

— Да, исчерпан, Гласс. А теперь ступайте отсюда к чертовой матери и помалкивайте. Не хочу больше слышать ваших жалоб.

— Больше не услышите, сэр.

На следующий день меня назначили в ночной патруль. Когда на закате мы собрались на инструктаж в палатке начальника патруля, я с изумлением и тревогой увидел там Хэммера. Мое беспокойство усилилось, когда он, дружески приветствовал меня, словно был рад увидеть старого дружка, каким я, разумеется, не был. Знает ли он, что я был у лейтенанта?

Во время инструктажа я плохо слышал начальника патруля. Мои мысли были поглощены Хэммером. Я не верил, что нас случайно поставили вместе. Лейтенант Колдрон всегда очень внимательно просматривал списки назначенных в патруль в своем взводе. Я исподтишка поглядывал на Хэммера, стараясь уловить какие-нибудь признаки его изменившегося отношения ко мне, но напрасно. Он спокойно слушал начальника патруля и, казалось, не замечал моего интереса к нему. Это была хитрая бестия, и мне следовало быть еще хитрее.

В то время главная задача наших ночных патрулей из четырех человек заключалась в защите базы от проникновения противника, который наносил короткие удары с целью подорвать наши склады и вообще постоянно нас беспокоил. Наши патрули были хорошо вооружены — винтовками, гранатами, ножами (на случай прямого столкновения с противником) — и обладали достаточной огневой мощью для уничтожения всего, что встретят или услышат в темноте. Особенно нервировало то, что часто было невозможно отличить противника от наших ночных засад, охотившихся на вьетконговцев в долине, и были случаи, когда мы в темноте убивали своих солдат. В большинстве случаев единственным тревожным признаком был звук — топот ног в кустах или треск сухой ветки, а иногда крик человека, сраженного ножом. Над нами постоянно висела угроза неожиданной засады, и это вызывало страшное напряжение, требующее предельной сосредоточенности. Нельзя было отвлекаться ни на секунду. Звук, который не удалось услышать, мог оказаться последним звуком в жизни.