Кавалеры Виртути - страница 26

Лицо майора дрогнуло. Он задвигался в кресле и сказал тихо, почти шепотом:

— Вот именно. Только винтовки.

— А вот это не в счет? — почти выкрикнул Домбровский, сильно хлопнув ладонью по кобуре пистолета.

Сухарский тепло посмотрел на своего заместителя. Таким, собственно, и должен быть настоящий солдат. Именно так он должен мыслить. Особенно здесь, на этом маленьком, но полном опасностей клочке гданьской земли. Майор представил себе на миг движение руки, заряжающей винтовку: в патронник загоняется продолговатый с остроконечной пулей патрон, и остается только дождаться команды «Огонь!». Сто восемьдесят два человека — весь гарнизон Вестерплятте — готовы выполнить эту команду. Сто восемьдесят две пули одновременно ударят по этой команде в цель. Оторвавшись от этих мыслей, он снова вернулся к прерванному разговору:

— Если Бек поехал, выиграем время. Пока там будут тянуться беседы, переговоры, воды утечет немало и времени тоже.

— Скажи лучше, что там будут идти не переговоры, там будет самый настоящий торг. А нам торговать нечем. И к тому же мы не хотим! — Капитан вскочил с кресла. — Все притязания берлинских деятелей надо пресечь оружием, а не…

Домбровский умолк на полуслове. Музыка в радиоприемнике утихла, и диктор сообщил последние известия. Оба офицера слушали внимательно, жадно ловя каждое слово, но, кроме того, что Министр иностранных дел не поехал в Берлин, радио ничего нового не сообщило. Диктор монотонно отбубнил свое, а потом женский голос пожелал всем радиослушателям спокойной ночи. Зазвучала мазурка Домбровского. Капитан посмотрел на часы.

— Уже первое сентября, Генрик. Еще один день нашей жизни остался позади.

1 сентября 1939 года. Для гарнизона Вестерплятте это был седьмой тревожный день. Уже целую неделю люди находились в состоянии боевой готовности. Целую неделю ложились спать в обмундировании. По ночам наряды патрулей, следуя один за другим, обходили свои участки, смотрели, прислушивались. Было организовано ночное дежурство отделений на наиболее выдвинутых к каналу постах, а днем велось непрерывное наблюдение за движением по портовому каналу и на улицах Нового Порта. Особенно пристально наблюдали в Вестерплятте за действиями линкора, занявшего позицию перед старой крепостью Вислоуйсьце и ощетинившегося стволами тяжелых орудий. Хотя ничего подозрительного и угрожающего пока замечено не было, напряжение и бдительность не ослабевали. Поэтому все больше давала о себе знать усталость. И надо было учитывать это обстоятельство.

Комендант Вестерплятте был достаточно опытным командиром, чтобы не знать, что боевая готовность не может длиться до бесконечности, что даже превосходно обученный, безупречно дисциплинированный и стойкий солдат может потерять остроту зрения именно тогда, когда она будет необходима больше всего. Знал об этом, но в то же время понимал, что в сложившейся ситуации не вправе отменить состояние полной боевой готовности. И приказ начальника гарнизона всему личному составу звучал предельно четко: не дать противнику застать себя врасплох. Солдатам Вестерплятте надо было выстоять до конца, победить собственную усталость, проявить неослабную бдительность.

Майор погасил в пепельнице папиросу. Провожая взглядом сизые полосы табачного дыма, проплывавшие вверху, под самым потолком, задумался. Выдержать до конца. А до какого, собственно, конца? Что он должен означать? Героический порыв окруженного со всех сторон маленького гарнизона? Поединок винтовок и 7,9-миллиметровых пулеметов с 280-миллиметровыми орудиями? Сражение караульной роты с двумя до зубов вооруженными дивизиями? Сколько часов может длиться этот конец? Наступить он должен не здесь. Тут он только начнется. А должен ли начаться? Пока не раздались выстрелы, ничего еще нельзя считать потерянным. Может быть, утром «Шлезвиг» уйдет? Вероятно, где-то ведутся на этот счет переговоры. Ведь наверняка есть люди, которые прилагают все силы, чтобы сдержать разрушительную лавину. Раздумья коменданта прервал голос Домбровского.

— Не понимаю, Генрик, почему мы все размышляем и осторожничаем? Меня всегда учили, что солдат не должен размышлять. Он обязан действовать.