Казачок графа Моркова - страница 3

Вася стоял третьим в ряду.

— Ты чей? — полюбопытствовал его сиятельство, вглядываясь в не по летам сосредоточенного мальчугана.

— Тропинина, Андрея Иванова, — не смущаясь и тоже разглядывая графа, ответил Вася.

— А! Управителя! Грамоту знаешь?

— Грамотный, ваше сиятельство, — ввернул дворецкий. — Весьма смышлёный парнишка. Из него толк будет.

— В казачки его, — милостиво определил барин.

Вася покраснел и низко опустил голову.

— Что волком глядишь? — снисходительно потрепал его по щеке дворецкий. И, отводя в сторону, добродушно шепнул: — Смотри на господ веселей… Гришка, отведи-ка его в гардеробную. Ливрею выдать ему с галуном, сапоги, что положено.

Молодая графиня, следившая за отбором детей, подсела к отцу:

— Папенька, окажите милость, запишите за мной управителева сынка.

— Изволь, душа моя, коли он тебе по нраву пришёлся. — Граф зевнул и поманил дворецкого: — Много ещё там, Гордей?

— Более дюжины, ваше сиятельство.

— Фу-ты! Напустили парфюму… Словно из хлева. — Он обмахивал надушенным фуляром лоснящееся, в жирных складках лицо. — Пойдём, Гордей, поглядим их на вольном воздухе. — И с любезной улыбкой обернулся к генералу-жениху: — Полагаю, граф, ты не соскучишься со своей наречённой…

— Ах, друг мой, как я рада, что папенька презентовал нам управителева Ваську, — сказала Наталья Антоновна, когда отец с дворецким спустились в сад. — Отменный казачок из него выйдет.

— А что, ежели, ангел мой, его кондитеру в ученье отдать?

— Кондитеру?

— Именно, душенька. В Санкт-Петербурге гащивал я у знакомца моего, графа Завадовского. Стол у него достойный удивления, особливо по кондитерской части. Фонтан леденцовый бьёт из шоколадного бассейна, избушка пряничная на курьих ножках, корзинка с плодами марципанными, наподобие натуральных. Лишь на придворных балах подобное увидишь. И добро бы все эти художества француз-искусник изготовлял. Так нет же, русский. Что, ежели отдать этого… как его… ну, ну, Васю, в науку к сему мастеру?

— Я с вами согласная, — улыбнулась Наталья Антоновна. — Этакой кондитер — сущий клад. Все соседи будут нам завидовать…

В людской кто-то заплакал. Кто-то другой выговаривал однозвучно, нудно, точно осенний дождь стучал по крыше. Потом всё затихло. Старшая вышивальщица Панфиловна, девушка-вековуша, сгорбившись от многолетней маеты, появилась в дверях.

Отвесив поясной поклон барышне, проговорила испуганно:

— Матушка графинюшка, ваше сиятельство, беда! Марфутка глазами занемогла.

— Быть того не может, Панфиловна! — сказала Наталья Антоновна, видимо обеспокоенная.

— Истинная правда, матушка, не вру. Хлопает глазами, точно одурелая. Тычет иглой куда ни попадя. Грех, да и только!

— Пошли её сюда.

Наталья Антоновна в волнении заходила по террасе.

— Ах, как это огорчает меня, мой друг! Стало быть, моё покрывало к свадьбе окончено не будет! Искуснее Марфутки-вышивальшицы не сыскать во всей округе.

Со слезами, с воплями, с причитаниями кинулась Марфутка к Натальиным ногам:

— Матушка барышня, ваше сиятельство, прости меня, дуру окаянную! Не вижу глазами…

— Как же быть, Марфутка? — насупилась графиня. — Сама знаешь, кроме тебя, никто не угодит. — И добавила ласково: — Неужто не постараешься ради своей графинюшки? Много ли осталось…

— Матушка барышня, голубушка наша, не изволь гневаться! — заголосила Марфутка, поднимая с полу распухшее от слёз лицо. — Я ли не старалась для вашего сиятельства, себя не жалеючи! Узор хитрый, сами изволите знать. Цельные дни да ноченьки над пяльцами сиживала. А токмо намедни моченьки не стало. В глазах колотьё… Круги огненные… А то и вовсе темно сделается…

— Стало быть, огорчение моё тебе нипочём! — вскинулась Наталья. — Стало быть, покрывала к свадьбе не будет!

— Воля ваша, матушка графинюшка, а нету мочи. Вовсе не вижу глазами, — растерянно твердила Марфутка.

Наталья часто задышала, распаляясь гневом. Но спохватилась, не желая при женихе кричать и ногами топать.

— Лучшее покрывало из всего приданого! — проговорила она с горечью.

Граф Морков искоса наблюдал за невестой. Отметил про себя, как выражение своевольного гнева исказило её пригожее личико, как резок и неприятен стал её голос. Но не эти сделанные им открытия занимали его.