Казак Иван Ильич Гаморкин. Бесхитростные заметки о нем, кума его, Кондрата Евграфовича Кудрявова - страница 2
— Иде, Афоня, пымал?
— Возли ерика пымал… Перебрел, стало быть, колено, к ерику иду, а он от мине… Я за ней… Она от мине… Но тут пришли вовсе ей концы…
Протянул Афонька сжатый кулак, в кулаке — ящер, язычек кажется и вообще жидкость из себе пущаить…
Поднесли тварь и стал Бог над нею стараться. Прежде у нее спина была в один цвет выкрашена, а тут проскабливается светлый, ежели смочить, поплевать, скажем… Расписался, значится… Пишет час, другой, третий… а наши выпивают и песни играют…
Афонька-ж глядит, не дышит. За плечом примостился, ну, прямо, сопли некогда вытереть. Чем дальше подсматривает, подлец, тем ему страшней и жутче… Тайна, вить, какая открывается… Читаить Афонька по складам — глаза таращит. Бьется сердце, ах, как бьется у нево… Все-то на спинке прочитать можно, и Как, и вообще, што произойти должно, и как все обернется, каким, значит, образом… Увлекся казаченок, а наши выпивают и песни играют… Разбираить Афонька:
… казаки-ж Донские имеють особое назначение… А назначение сие, в том состоите, што…
Тут Гаморкин остановился и торжественно смотрит на меня. В его взгляде, горящем неподдельным вдохновением, мне кажется немой вопрос: интересно? Потом он медленно-медленно расправляет усы и продолжает:
— Добрался Афонька до того, што было самое расчудесное в той записи, да ка-ак ахнет…
— Ть-ю… — ахнет… Неожиданно так, как пистолет. Испугал тварь-то. Те, которые Усть-Медведицкие — ничего… Пьют и песни игра-ють… Ну, а низовые — кто как… Бегуть… — кто на двух ногах, кто на четвереньках, а кто и на животе, ползком, во все стороны — ловят ящерку… Увивается она промеж казаков. А на спине-то невысохшее еще… Путаются и буквы и слова. А тут ешшо Пал Сандрыч на хвост наступил. Оторвался хвост и побежал в другую сторону. Когда его ухватили, на хвосте одна точка и восклицательный знак только и стоят. Конец, стало быть…
Воскликнул тут Пал Сандрыч:
— Не иначе, черт безхвостый, в сусликову нору ушла. У бабы хвост не оторвался-б, шалишь…
Кто на двух ногах, кто на четвереньках…
Поймали какую-то ящерку, оказалась — с хвостом. У ней тоже проступили на спине какие-то знаки, малопонятные — никто ничего не разберет.
Обернулись — кругом никого нет. Кто-ж его догадается, што написано.
— Афоньку найтить, — сказал ктой-то.
Пал Сандрыч на землю прилег, в сусликову нору всматривается.
— Не видать, — говорит, — ни ящерки, ни Афоньки с Мишкина хутора.
Однако-ж, разыскался Афонька. Только ничего добиться от него нельзя было: с перепугу от Божьего гнева, язык отнялся и в разуме помутнение вышло…
Иван Ильч лукаво улыбается — понял, мол, иль нет. Я не спорю, так как спорить безполезно, довольствуюсь тем, что равнодушно говорю;
— Значит будущее от нас, казаков, скрыто?
— Навек…
— Но будущее, надо предполагать, такое хорошее?
— Во-во… Громкое. Даже Афонька от волнениев с ума спятил.
— Ну это еще ничего не доказывает.
— А ящер?
— Что ящер?
— Ящер убежал, вить?
— Убежал…
— И письмена на ем есть. Откудова тогда ети письмена?
— Какие же то письмена? То природа разукрасила.
— А природа не Богом создана?
— Богом.
— То-то вот и оно…
Гаморкин довольно крякает и, отвернувшись от меня, устраивается вздремнуть в обе денный перерыв. Так мы работаем уже неделю. Каждый день на пай выезжаем. Мне хоть и нарезали тоже пай, но я его в аренду сдал, а жил пока и работал у Ивана Ильича…
В часы отдыха ведем мы с Гаморкиным замечательные разговоры. Свела нас судьба случайно; сошлись казак Гаморкин, да казак Кудрявов и пошла у них друг к другу рости привязанность. Все связываемся и связываемся этаким калмыцким узлом…
Теперь, пожалуй, нас ни водой не разольешь, ни мечом не разрубишь; сам черт не разъединит наши души…
В этот день Иван Ильич часто задумывался.
Не слыхал даже, как я, воды напившись, цыгарку скутил и под воз умостился…
— Что-то ты невесел нынче "Ильич? — сказал я.
Была у него манера старыми казачьями поговорками отвечать. Усмехнулся пренебрежительно, по потной бритой голове провел ладошкой и ответствовал.
— Кто язык развязал, — шашку в ножны вложил.
— На кого-же тебе с шашкой сейчас наскакивать?
Лениво прошевелил я языком — усталость давала себя чувствовать…