Казанова Великолепный - страница 20
У Беллино есть две сестрички: Чечилия и Марина. Их опекает почтенная матушка, и благосклонное Провидение вознаграждает ее, послав ей Джакомо, который охотно занимается девочками, благодаря чему они получают и удовольствие, и деньги. Но больше всего он желает овладеть Беллино, предварительно, однако, убедившись своими глазами, кто же он есть. Беллино обещает удовлетворить его любопытство, но постоянно откладывает осмотр на следующий день. Еще одна пикантная деталь: в гостинице имеется мальчик-проститутка, который предлагает себя Казе (тот, разумеется, отказывается, но походя хвалит итальянцев, проявляющих в этом отношении терпимость, в отличие от суровых англичан).
Отказы, увертки, недомолвки, как оно всегда бывает, не охлаждают, а только распаляют сластолюбца. Все и всегда дается ему так легко, что препятствие, вместо того чтобы останавливать, действует как возбуждающее снадобье (позднее, в Лондоне, это дорого обойдется Казе). Чем дольше Беллино уклоняется, тем больше желает его (или ее?) наш герой. Интрига закручена безупречно.
Но не грех подлить еще масла в огонь: на сцене снова появляется рабыня-гречанка, которую в прошлый раз герой успел только пощупать. Теперь она принадлежит турку — купцу и судовладельцу. Каза поднялся на корабль посмотреть товар. С ним вместе Беллино, естественно, не подозревающий о том, что они с гречанкой знакомы:
«Она бросается мне на шею и прижимается к моей груди со словами: „Судьба посылает нам счастливый случай“. Не уступая ей в смелости, я ловко пристраиваюсь и в один миг делаю с ней то, чего ее хозяин не смог совершить за пять лет».
Все это происходит на глазах у Беллино, пока турок отлучился на пять минут. Еще минутки не хватило, говорит Казанова.
Однако хорошо и так. По этому поводу автор излагает свои философские принципы (которые, к сожалению, разделяют далеко не все):
«Те, кто твердят, что жизнь есть только череда несчастий, тем самым подразумевают, что сама жизнь — несчастье. Выходит в таком случае, что счастье — смерть. Они не сказали бы так, будь они в добром здравии, с полным кошельком в кармане и с довольной душою, едва выпустив из объятий какую-нибудь Чечилию или Марину и твердо зная, что на ее месте будут в дальнейшем многие другие. Нет, это порода пессимистов, которая встречается лишь среди философов-голодранцев да богословов-мошенников либо же среди страдающих черной меланхолией. Ежели существует удовольствие и ежели насладиться им возможно только при жизни, то, следовательно, жизнь — счастье. Впрочем, бывают в ней и несчастья, мне ли того не знать, однако же они лишь доказывают, что хорошего в мире много больше. Я очень люблю стоять в темной комнате и смотреть в окно на необъятный горизонт».
Беллино, этот пригожий мальчик или же прелестная девушка, упорно отказывается от дознания. Казанова злится, очутившись в роли настырного сыщика. Пенис or not пенис? Таков вопрос, задав который автор «Истории» ведет нас за собой на корабль, выказывая себя мастером оркестровки. Искусства композиции у Казановы обычно не замечают. В его записках выискивают «эротические» места, составляют из них томики избранного, копаются в его так называемых слабостях и болезнях, приписывают ему ретроактивный тип подсознания, соответствующий нашим собственным скрытым фрустрациям, но не обращают внимания на логические выкладки; из его «Истории» изымают собственно историю (в обоих смыслах слова). Как будто описание современного ему общества не подходит также к любому обществу любого времени. Например, как будто женщины и до сих пор не содержатся в большей или меньшей степени под надзором и не остаются полными невеждами относительно собственного тела (за некоторыми, всегда одними и теми же исключениями). И разве тиски религии, брака, стихийного деторождения не сменились другими: обязанностью постоянно поддерживать красоту и привлекательность, проходить генетический контроль, перед браком? Обскурантизм меняет обличье, но цель его остается прежней: держать в узде.
Вот одна из причин, по которым Казанова, очутившись на зыбкой почве, прибегает к Провидению. И говорит об этом прямо, признавая свое поведение, по меньшей мере, неправедным: