Каждому свое - страница 5
– Скажите императору, что пожар Москвы не будет забыт русским народом, но в нашем образованном обществе уже складывается искреннее сочувствие к его трагической судьбе.
– Пожар Москвы, – подхватил Монтолон, – многое повернул в ложную сторону. Теперь мой император признает, что, вступив в Вильно, ему не надо было двигать армию на Смоленск, ему следовало из Вильно диктовать условия мира…
Монтолон ранее возглавлял французскую разведку в Германии, и теперь им, двум конспираторам, вроде бы и не стоило притворяться. Все уже давно ясно, как и этот вопрос:
– Что привело вас ко мне, граф Монтолон?
– Распоряжение императора. Он составил обширное письмо для Александра и просит вас найти верный и тайный способ переправить его в Петербург – лично в руки царя…
Бальмен ответил, что комиссаров Европы обязали присягою каждую строчку Наполеона показывать прежде Лоу.
– А каков Лоу педант, в Лонгвуде извещены достаточно…
Монтолон еще не закончил своей прелюдии:
– Вы и сами, конечно, знаете, что в Тильзите и Эрфурте мой император с вашим говорили о будущей политике мира не только то, что вошло в протоколы, а из протоколов механически перейдет в историю. Между ними возникло, я бы сказал, немало интимных политических связей, которые не должны быть известны истории. Раскрытие же этих тайн повлекло бы за собою некоторые осложнения для русского кабинета…
Желтый попугай, соскочив с жердочки, пролетел над столом и уселся на отставленный палец русского комиссара.
– Вы меня, кажется, шантажируете?
– Нисколько, – поклялся Монтолон.
– Но ваши слова…
– Они ведь тоже не для протоколов!
– Иначе говоря, – констатировал де Бальмен, – сверженный император желает вступить в официальную, но сугубо секретную переписку с российским кабинетом… Ради чего?
Этот вопрос графа Монтолона не смутил:
– Я думаю, еще не все потеряно… Еще возможны всякие конвульсии в политике. Но история нашего века не будет дописана, если Бонапарты не вернутся на престол Франции.
– Возможно, – кивнул комиссар. – Но вряд ли при нынешних обстоятельствах может возникнуть политическая ось: ПЕТЕРБУРГ – ЛОНГВУД… Это было бы просто смешно!
– Я не все сказал, – вкрадчиво произнес Монтолон. – Вы возьмите письмо, и Наполеон согласен отсчитать для вас миллион золотом. Потом можете просить еще… миллионы!
Подозрения Лоу о нераскрытых источниках богатства династии Бонапартов, кажется, подтверждались. Бальмен задумчиво гладил хохолок на головке умного попугая.
– У себя на родине я не считаюсь богатым. Но слыву за честного человека. Иначе, согласитесь, меня в эту «дыру» и не послали бы… Оставим миллионы в покое! Но возьми я письмо Наполеона, и это грозит мне крахом судьбы.
– Да, крахом, – отвечал Монтолон. – Мой император предвидел ваши опасения и просил успокоить вас: наказание будет условным, затем последует небывалый взлет вашей карьеры. Над затухающими головешками Москвы именно вы объедините пожатия двух великих монархов и сердца двух примирённых наций… За вами последнее слово, граф!
– Мое последнее слово таково: все, что здесь было сказано, я никогда не оставлю в тайне от Петербурга…
Наполеон после этого опустошил курятник, безжалостно расстрелял в упор ласковую козочку графини Монтолон, своей последней в жизни фаворитки. Когда женщина разрыдалась от горя, он грубо накричал на нее:
– Перестаньте лить слезы, мадам! Не сидеть же мне тут без дела. Должен же я кого-нибудь убивать…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
И опять за окнами Лонгвуда вечерело. Наполеон блуждал вокруг громадного бильярда, бессмысленно передвигая шары руками. Доктор О’Меара стоял, и не было еще такого случая, чтобы знаменитый пациент предложил ему сесть. Конечно, император догадывался, что О’Меара (и не только он!) ведет регулярный учет его обращениям к прошлому, чтобы потом – на основании этих бесед – сложить книгу. Доктор, хорошо изучивший внутренний мир своего больного, наводящими вопросами провоцировал Наполеона на откровенность; он знал, что император, подобно всем корсиканцам, всегда был страшно суеверен, боялся разбитых зеркал, цифры 13 и буквы М. Наполеон говорил: