Казнить нельзя помиловать. Бескомпромиссный подход к пунктуации - страница 6

1) при перечислении;

2) перед прямой речью;

3) для выделения дополнительной информации.

Это производит сильное впечатление. В восемь лет уметь определить, какая информация дополнительная, а какая нет, – большое достижение. Сама я точно не была на такое способна.

Перемены в общенациональной программе вселяют некоторый оптимизм; однако ужас в том, что более четверти века пунктуация и вообще грамматика английского языка в большинстве школ попросту не преподавались. И хотя на выпускных экзаменах ежегодно отмечали плачевный уровень письменного английского, ничего не менялось. Выпускники не умели даже правильно написать слова «грамматика» и «предложение», не говоря уж об их более или менее осмысленном употреблении.

Сама я училась в средней школе с 1966-го по 1973-й – и тоже не помню, чтобы мне преподавали пунктуацию. В пятом классе был смешной случай: учитель английского спросил: «Но вас же учили грамматике?» – и все мы виновато потупились. Латинской, французской и немецкой грамматике нас учили, а вот английскую мы должны были, видимо, усвоить в ходе чтения – почему у меня и возникли проблемы с its и it’s. Как многие самоучки, я вообразила, что если бывает its с апострофом перед s, то должно быть и its с апострофом после s. Прискорбно, что никто не развеял моего заблуждения. Помню, был период, когда, не сомневаясь, что хоть где-нибудь апостроф непременно должен стоять, я хитроумно размещала крошечную закорючку прямо над буквой s, чтобы подстраховаться на все случаи жизни. Представьте себе возмущение бедного подростка, когда этот плавающий апостроф раз за разом вычеркивали. «Почему?» – силилась понять я, но ответа не находила. Разве я не поставила его точно посередине? Почему учитель решил, что он стоит не там, где нужно?

К счастью, я была помешана на английском языке и в конце концов сумела в этом разобраться. Пока другие девчонки обнимались с мальчиками, я проводила воскресные вечера в обнимку с радиоприемником, слушая передачу Иана Месситера под названием «Сколько ошибок!», где обаятельные эрудиты выискивали в предлагаемых отрывках грамматические ошибки. Это была потрясающая передача. Я часто мечтаю, чтобы ее вернули в эфир. Участники – Изобель Барнетт, Дэвид Никсон – обрывали Роя Пломлея, нажимая на кнопку – дзыннь! – и заявляя: «Тавтология!» Пока мои ровесницы балдели на рок-фестивале на острове Уайт и делали аборты, я купила книгу Эрика Партриджа «Верно или неверно?» и обернула в твердую обложку, чтобы сохранить на всю жизнь (так и вышло). Забавно, что тогда я не видела в своем поведении ничего особенного, хотя у меня на лбу было большими буквами написано «фанатус обыкновенус». Теперь-то я понимаю, что мое превращение в профессионального охотника за опечатками было далеко не случайным.

Возвращаясь к темным векам британской образовательной системы, когда учителя полагали, что грамматика и орфография мешают самовыражению, нужно признать: время для грамматической апатии было выбрано хуже некуда. В 1970-е ни один деятель образования и вообразить не мог, к какому взрыву письменного общения приведут персональный компьютер, Интернет и мобильный телефон. Ведь теперь все стали писателями! Каждый может поместить на сайте книжного магазина «Амазон» такую, например, рецензию:

Ну не печально ли? Люди, которых никогда не учили правилам родного языка, проводят свой досуг – вот сюрприз для педагогов! – пытаясь составить связный текст в назидание другим. А редакторов-то в Интернете нет! Незнание грамматики и пунктуации не мешает людям общаться посредством «эсэмэсок» типа С U later.[34] Но при попытке написать что-то более пространное неизменно получается текст в духе малыша Пипа из «Больших надежд»: