Кенар и вьюга - страница 13

— Посмотри, вот усадьба в Брэдете. Отец продал ее еще до моего рождения… А это я в саду «Над обрывом», так мы называли сад в Буштенарь, новый владелец поставил там нефтяные вышки. Говорят, ни одного деревца не осталось… Жалко, сад был чудесный. А это мы с дядей, братом отца, он погиб пять лет тому назад, в последние дни войны, в битве у Мэрэшешть… Вот дом, который он оставил отцу. Правда, потом его у нас отсудили… Здесь они вместе с бабушкой. Смотри, какие славные гимназисты… Ах, посмотри-ка, что я нашла!

Оскар наклонился над стертым дагерротипом и разглядел кудрявого толстощекого мальчугана в матросском костюмчике, гарцующего на деревянной лошадке.

— Правда, какой милый мальчик?

Оба одновременно глянули на сморщенного старика, мирно дремавшего в кресле, и расхохотались. Старик вздрогнул и с недоумением посмотрел на них: годы не тронули чистой голубизны его глаз, они глядели на мир так же удивленно, как глаза пятилетнего мальчика на дагерротипе. Гортензия показала отцу снимок, он пожаловался, что изображение выцвело и ничего нельзя разобрать, но все же попросил оставить альбом. Старик долго еще сидел на террасе, а когда стемнело и Гортензия позвала его в дом, он произнес несколько раз угасающим голосом: «Вижу, вижу…»

Это были его последние слова. Альбом соскользнул и упал на пол. Помещик Истрате отошел в мир иной.

Выждав какое-то время после похорон тестя, Оскар стал все настойчивее заговаривать с Гортензией о своих намерениях: ему хотелось продать виноградник, разбив его на участки, так как из немногих уцелевших записей Ходоеску-старшего следовало, что в этой земле должна быть нефть. Агенты одной из нефтяных компаний не раз обращались к помещику Истрате с самыми заманчивыми предложениями, и Оскар решил заключить с ними сделку. Но Гортензия, как истинная дочь своего отца, и слышать об этом не хотела. Мол, пусть даже их виноградник останется единственным островком посреди моря нефти, она его все равно не уступит. И все же увлеченность и настойчивость Оскара мало-помалу сделали молодую женщину уступчивей.

Вскоре к ним в усадьбу как бы ненароком заехал в гости Тибериу Вулкэнеску, представитель крупнейшего румыно-американского общества «Колумбиана».

Стояла осень, настоящая золотая осень, виноградник полыхал багрянцем, в саду позади дома старые бергамотовые груши гнулись под тяжестью сочных спелых плодов. Гортензия, в болотного цвета платье, сидела на веранде и играла с мужем в домино, то и дело заливаясь веселым смехом: Оскар делал ошибку за ошибкой, одну нелепей другой. Ей нравилось выигрывать, увлеченная игрой, она не замечала, что рассеянность Оскара объясняется нетерпением, с которым он то и дело поглядывает на узенькую аллейку между сливами, поджидая гостя. Протяжно заскрипела калитка. Оскар резко обернулся, рассыпав костяшки домино. В высоком человеке, то и дело пригибавшем голову, чтобы не зацепиться за ветки, он узнал долгожданного посетителя. Гортензия вопросительно взглянула не мужа. Тибериу Вулкэнеску приближался к ним весьма решительно, с нарочито бодрым видом.

— Приветствую тебя, досточтимый коллега! Целую ручки уважаемой госпоже…

Напыщенность приветствия насторожила Гортензию. Она холодно кивнула, с подчеркнутой аккуратностью стала раскладывать костяшки, как бы желая дать понять незваному гостю, что его приход лишь на мгновение оторвал ее от игры.

Оскар сдвинул костяшки на край стола и принес плетеное кресло, громко заскрипевшее под тяжестью долговязого гостя. Тибериу Вулкэнеску был невероятно худ: его отовсюду выпиравшие кости наводили на мысль, что ему достался чей-то чужой скелет, а голова, из-за плотно прилегающей обветренной кожи, казалась пожелтевшим от времени черепом, на который напялили огненно-рыжий парик. Гортензия наблюдала, как он ерзает в кресле, не зная, с чего начать разговор. Ей казалось, что раздражающий скрип издают не только пересохшие ивовые прутья, но и сам пришелец. Вулкэнеску наконец устроился в кресле, положил локти на подлокотники и соединил ладони, как для молитвы, словно нарочно хотел продемонстрировать Гортензии свои длинные, нервные и подвижные, точно паучьи ножки, пальцы. Гортензия ощутила непонятный страх…