Кенар и вьюга - страница 3
Выбрался я из колодца черный, мокрый, грязный, как бес. На бадье с землей сижу, еле за веревку держусь, а Карла со своими дамами и офицерами уже к карете пошел. Кончилась моя комедь. Тогда-то и окрестили меня «львиная пасть», а колодец с тех пор стал называться «королевским».
— А Карл что?..
— А что ему? Осмотрел вышки немецкого общества «Румынская Звезда» да поехал себе в Грыушор, где на самой опушке шатер был для пирушки раскинут. Эх и гулянье у них тогда пошло, такого, поди, нигде и не видывали… Под шатром пировали… А внизу, в балке возле Валеа Стылпилор, собрались все нефтяники. Устроили совет и решили выбрать делегатов, которые должны были пойти к шатру и рассказать Карле обо всех наших бедах. Чтобы король рабочих защитил… Идти поручили Иону Киву, да с ним еще восьмерых снарядили. Но пробиться через кордон жандармов удалось только этому Киву. Три сына у него — все сейчас мастерами в Рунку работают… Видел бы ты, как он, бедняга, с тех пор мимо этого вот колодца ходил! Такие слова говорил — небесам становилось тошно… Значит, пробился он тогда к столу под шатром — шапку в руках мнет — да и выложил королю про все наши мытарства. О том, что работать приходилось с раннего утра до позднего вечера, что платили нам гроши, что семьи рабочих жили в нищете, а начальники — и свои, и иностранные — лупили нас почем зря…
«Вот мы, — говорит, — и надумали попросить у вас, ваше величество, собственноручную грамоту, чтобы все изверги знали, что ваше величество рабочих защитит… Грамоту, чтобы…»
«Грамоту?.. Вас ист дас «грамота»?» — спрашивает Карла у переводчика.
«Автограф», сир!
«Айн аутограф? Явол, явол… их бин всегда на сторона рабочи!»
В порыве великодушия немецкий наш король взял с праздничного стола меню того пиршества и размашисто расписался на обороте. Королеве тоже дал расписаться, а затем протянул плотный лист бумаги с резными, как у фотографий, краями Киву.
— Когда это вы, товарищ Дуду, немецкий успели выучить?
— Выучить? Да я ни слова не знаю, кроме «гут» и «капут», — эта память мне от немцев с войны шестнадцатого года осталась… А все остальное я пересказываю со слов хозяина: уж и хохотал тогда герр Браум, пузо у него ходуном так и ходило… Только слушай, что было дальше. Ион Киву поблагодарил за «грамоту» и на радостях, что несет своим документ о королевской милости, даже не заметил тычков и подзатыльников, которыми проводили его жандармы. Добравшись до балки возле Валеа Стылпилор, показал он нам бумагу и стал выяснять, кто из нас искушен в королевском языке и сможет прочесть вслух слова Карлы. Разумеется, все только плечами пожимали, а затем сообразили и отправились с этой «грамотой» к учителю. Он-то и объяснил нам, что ни о какой защите там ничего не написано, а просто король посмеялся над нами и расписался на меню ресторана «Капша». Оказывается, печатные слова, которые мы не могли разобрать, были французскими и немецкими названиями яств с королевского стола… У-ух, видел бы ты, как содрогнулись холмы от нашей ярости, как мы с досады швыряли шапки оземь!
— Ну и чем же дело кончилось, товарищ Дуду?
— Как чем?.. Карла со свитой уехал, а мы остались с позором, с клочком картона да с этим вот колодцем для пущей памяти. Я, правда, еще и прозвищем «Гурэделеу» обзавелся… Зато многие поняли тогда, что не от королей и богатеев приходится ждать нам, рабочим, помощи. Ведь не послушали умных людей. Сунулись с нашей дурацкой делегацией и проглотили королевскую пощечину. С того самого дня больше всего на собраниях кружка «Рабочей Румынии» в Кымпине стало наших парней… Правда, немало воды утекло, прежде чем мы во всем разобрались и сумели по-настоящему организоваться…
От королевской издевки и до того, как я в партию вступил, прошло, представь себе, двадцать восемь лет. Дело было году в тридцать седьмом. Только это длинная история… Говоришь, рассказать? Ладно, я в двух словах. Стояла поздняя осень, октябрь. Я как раз выписался из больницы — долго пролежал со сломанной ногой — и устроился слесарем в мастерских в Грыушоре. Про то, как я ногу сломал, ты, наверное, слышал. Нет? Ну, слушай. В тридцать седьмом году, в самом конце апреля, мы вышли в пласт. Нефть шла под большим давлением, и мы поставили предохранительные вентили. Хозяин буровой, господин Ламье, как раз сподобился завести любовницу — какую-то Беатрису из бухарестского варьете. В тот день эта особа удостоила нас своим посещением. Сам Ламье был смешной такой коротышка с красным, как свекла, лицом, страшный зануда и крохобор. На буровой у него все было взвешено, пронумеровано и разложено по полочкам. Нашу работу он учитывал по минутам, выдумал целую кучу правил и хитрых штрафов. В день получки каждому напоминали, сколько раз он отлучался по нужде.