Кенар и вьюга - страница 8
Фрау Берта тоненьким голоском, каким обращалась к зрителям: «Прощим не стущать ногам и не швиштеть», — говорила ему: «Буткефич! Тарагой!.. Еще тва, дри годочка, и мы поетим на Мадагаскар…» И чтобы утешить его, глядя на фотографии, восторженно шептала: «Красифо! Ощщень красифо!»
Фильмы в «Мадагаскаре» шли только американские — ковбойские: пампа, преступления, погоня, кровавая месть — словом, о том, что американец по праву хозяин и над индейцами, и над мексиканцами, и над неграми.
Сразу после обеда и до темной ночи в квартале гремели выстрелы, раздавались выкрики ковбоев, топот коней, вопли индейцев, визг героинь, — улицы тонули в оглушительном шуме, извергаемом тарелкой громкоговорителя. Развалюха, в которой помещался «Мадагаскар», сотрясалась, подпрыгивала, кусками сыпалась штукатурка, и казалось, кинематограф вот-вот провалится в тартарары. А что творилось, если фильм прерывался на самом интересном месте, как раз в тот момент, когда Зорро кидался с ножом на индейца Фарра, когда Том Микс прямо с лошади прыгал на паровоз или Боб, пират из Техаса, раздирал на похищенной красавице платье!.. Зрители свистели так, что казалось, крыша «Мадагаскара» готова взлететь на воздух, а пол, по которому топали разом двести ног, грозил провалиться.
Тогда фрау Берта слезала со своего высокого стула в кассе и, развернув черные латаные занавески у входа в зал, кричала: «Щортовы дети! Не стущать ногам и не швиштеть! У нас один апарад! Осли!»
Зато каждый четверг по утрам, когда появлялась реклама нового «репертуара», фрау Берта и Чапуткевич блаженствовали. Не было в нашем квартале человека, который не побывал бы около «Мадагаскара» и не полюбовался бы кадрами из нового фильма.
Чапуткевич любил смотреть на блестящие любопытные глаза ребятишек, разглядывавшие полуобнаженных женщин, на которых наваливалась могучая грудь победителя Зорро, или пойманных ковбойским лассо… Он с удовольствием наблюдал, как из-за кучи щебня на пустыре бросаются через дорогу к кинематографу шестеро мальчишек, бегут наперегонки к афише, наугад тычут пальцами в киногероев, вопя:
— Это — я!
— Это — я!
— Это — я!
Всех их пан Чапуткевич отлично знал, как знал он и то, что горбатый Флоря тыкал обычно либо в главаря пиратов, либо в вождя индейского племени, либо в шерифа или в американского босса.
Это была наша игра. Каждый четверг, как только пан Чапуткевич выставлял стенды с фотографиями героев, мы бежали к ним со всех ног, торопясь выбрать себе героя. Если попадал пальцем в шерифа, целую неделю был «шерифом», в негра, обреченного на смерть ку-клукс-кланом, неделю был «негром», а тот, кому везло и кто успевал ткнуть пальцем в главного героя, становился на целую неделю главарем нашей шайки.
Нас было шестеро мальчишек. Горбатого Флорю мы прозвали Магуа после фильма «Последний из Могикан», который показывали у нас не одну, а две недели. В роли свирепого индейца Флоря был неподражаем, да и вообще душой нашей компании, всех наших выдумок и затей был Флоря. Все остальные — братья Рику и Тити Бутой, Санду Праф и Ликэ, сын парикмахера, безропотно подчинялись суровому Магуа, которому всегда сопутствовало счастье: палец его неизменно попадал в главного героя. Я знал, что и Рику, и Тити, и Санду и даже лохматый прыщавый Ликэ втайне мечтали, когда вырастут, открыть в нашем квартале кинематограф и крутить в нем с утра до ночи фильмы с Томом Миксом и Зорро под вывеской с кокосовыми пальмами и громкоговорителем, орущим так, что слышно его даже в другом квартале. Вот тогда уж они насмотрятся фильмов всласть — все наизусть выучат. Один лишь Флоря не мечтал ни о чем подобном. Нищета и физическое уродство разожгли в его душе пламя обиды и желание мстить:
— Стану бандитом!.. Вот только вырасту! Стану бандитом!
Что же касается последнего из шестерки, то есть меня, то я не решался и мечтать, тихо радуясь, что всю вторую половину дня в четверг можно сидеть вместе с другими ребятами в будке механика кинематографа «Мадагаскар». Отец Рику и Тити Бутоев был самым удивительным, самым необыкновенным человеком на свете. Он был киномехаником. В его узкой накаленной проектором будке, прижавшись носами к квадратным дыркам в перегородке, мы чувствовали себя как в раю. Мы становились сопричастными чуду: рядом с нами, совсем близко от нас лился на экран поток дрожащих лучей, который — почему в этом не признаться? — нас завораживал, покорял, ошеломлял.