Кентавр в саду - страница 16

Однажды он приглашает меня прогуляться по полям.

Мы выезжаем рысью. Он, как всегда, верхом на Паше. Странно, но моего приятеля будто подменили: возбужден, глаза горят, на мои вопросы не отвечает. Время от времени свистит долгим посвистом. Вдруг при выезде из рощи он перескакивает с коня ко мне на спину.

— Это еще что за фокусы? — кричу я, удивленный и возмущенный.

Он хохочет и издает победный клич, и тут я вижу, в чем дело: из рощи выбегают трое мальчишек — братья Педру Бенту.

— Видали? — кричит он. — Видали? Так врал я или нет?

С перепугу я плачу, брыкаюсь, кружусь на месте, пытаясь сбросить его. Ничего не выходит. Привыкший укрощать необъезженных лошадей, Педру Бенту вцепился мне в шею так, что я едва могу дышать. В конце концов я опрометью бросаюсь домой. Тут уж пугается он.

— Стой, Гедали, стой! Дай мне сойти! Я же пошутил!

Ничего не желаю знать, скачу, не останавливаясь, до самого дома. На шум из коровника выбегает отец. Ах ты сукин сын! — кричит он вне себя, стаскивает Педру Бенту с моей спины, одним ударом валит его с ног и колотит до тех пор, пока тот, весь окровавленный, не теряет сознания.

В ту же ночь разыгрывается буря. Льет, не переставая, две недели. Посевы гибнут. Потоки дождевой воды прорывают настоящие овраги в красноземе. На поверхности появляются странные предметы: камни необычной формы, наконечники для стрел, глиняные сосуды. И скелет коня. Целый скелет, лежащий на боку, с оскаленными зубами и забитыми грязью глазными орбитами.

Едем отсюда, говорит отец, едем в город.

С болью покидаю я фазенду. Моим копытам привычно топтать эту землю, эту траву; как-то покажутся им городские камни? Последний раз пробегаю я рысью по полям, прощаюсь с деревьями, с птицами, с речушкой. Шепчу прощальные слова коровам с телятами. На том месте, где встретился с Пери, оставляю подарок: рубашку, завернутую в газету.

Возвращаюсь к себе в комнату, оглядываюсь вокруг и тяжело вздыхаю: несмотря ни на что, здесь было хорошо.

У отца нет грузовика, да и водить он не умеет, так что для переезда мы берем напрокат две огромные повозки. В одну, которой управляет брат, уложены наши немногочисленные пожитки: кое-какая мебель, одежда, привезенный из Европы хрусталь, портрет барона Гирша. Во второй, которой управляет отец, еду я, надежно укрытый от посторонних глаз брезентом. Мать с сестрами добираются на автобусе.

Проститься с нами приходит повитуха. Бросается обнимать меня, обильно орошая мою шкуру слезами: храни тебя Господь, сынок! Она передает мне пакет от доктора Оливейра. Там негативы тех моих фотографий, которые он сделал когда-то. К ним приложена записка, и в ней говорится, чтобы либо я сам уничтожил негативы, либо сохранил их на память до того дня, когда при помощи какой-нибудь лечебной процедуры превращусь в нормального человека.

Мы уже собираемся выезжать, когда приходит моэль. Ни слова не говоря, он протягивает мне сборник молитв на иврите, богато расшитое молитвенное покрывало и уходит. Мы пускаемся в путь.

Об этом переезде у меня сохранились лишь смутные воспоминания: помню закутанную в плащ спину отца, сидящего на козлах, помню, как капли дождя стекали по его шляпе, помню, как поблескивали влажные крупы коней в бледных предрассветных сумерках. Помню узкую и грязную дорогу. Подстриженные деревья. Белесый воловий череп на жерди забора. Птиц на колючей проволоке.

Мы едем медленно, то и дело останавливаясь. Сами готовим себе еду, ночуем у дороги. Ночью мне удается немного размять ноги, затекшие от долгого стояния. Я пробегаю рысью по полям, взлетаю на холм, встаю на дыбы, бью себя кулаком в грудь и издаю воинственный клич. Бернарду смотрит на меня осуждающе, отец кричит: вернись, ненормальный! Хочешь, чтобы нас заметили? Я мчусь к нему галопом, останавливаюсь перед ним и обнимаю его. Он высокий мужчина, но я из-за длинных лошадиных ног еще выше. Мне приходится наклониться, чтобы прошептать ему на ухо: я счастлив, папа.

(Это правда: я счастлив.)

Мы возвращаемся к костру. Мой брат молча помешивает рис в котелке, отблески пламени падают на его угрюмое лицо.