Кеплер - страница 7
— Бде раздешиди, — он с трудом глотнул, — мне разрешили через месяц вернуться. Для меня единственного из наших людей сделали такое исключение.
Опять Йобст Мюллер себе позволил тонкую улыбку.
— Быть может, — он предположил с вкрадчивым нажимом, — за прочих не хлопотали иезуиты? Быть может, их совесть им не позволила искать покровительства у римской братии?
Лоб у Кеплера опять побагровел. Он сидел, молчал, и клокоча смотрел на старика. Все замерло. Барбара сопела.
— Кушай колбасочку, Регина, — почти шепнула она нежно, печально, будто привередливость дочери в еде и есть тайная причина общего расстройства. Регина отодвинула тарелку, осторожно.
— Скажи мне, — Йобст Мюллер все еще налегал на стол, все еще улыбался. — И какое же такое жалованье платят тебе советники за то, что ты не служишь?
Можно подумать, он сам не знал прекрасно.
— Не понимаю…
— Ему его убавили, папаша, — с готовностью вставила Барбара. — Было двести флоринов, теперь убавили на двадцать пять!
Борясь с волнами мужней ярости, она всегда вот так прикрывала трепещущими веками глаза — чтобы не видеть его тряски, его свирепых взоров. Йобст Мюллер покачал головой:
— Не велико богатство, нет.
— И не говорите, папаша.
— Однако двести флоринов в месяц…
Барбара вытаращила глаза:
— В месяц? — взвизгнула она. — Per annum![4]
— Как!
Ловко они это разыграли.
— Да, папаша, да. И если б не собственный мой доход и то, что вы нам высылаете из Мюлека…
— Молчи! — взревел Иоганнес.
Барбара вскочила. «О!» Из глаза капнула слеза, покатилась по пухлой розовой щеке.
Йобст Мюллер глянул внимательно на зятя.
— Я, полагаю, вправе знать положенье дел? Как-никак она мне дочь.
Сквозь стиснутые зубы Иоганнеса прорвался высокий резкий звук — рев, стон.
— Я этого не потерплю! — он завопил. — Не потерплю этого в моем доме!
— В твоем? — выдавил Йобст Мюллер.
— Папаша, довольно! — сказала Барбара.
Кеплер тыкал в обоих трясущимся пальцем.
— Вы смерти моей хотите, — проговорил он так, будто его вдруг осенила дикая невероятная идея. — Да-да, вот вы чего хотите — вместе меня убить. Вам только того и надо. Сгубить мое здоровье. Вы рады будете. А там уж вы с этим вашим отродьем, которое прикидывается моей женой… — нет, это он слишком, слишком, — отправитесь обратно в Мюлек, уж я-то знаю…
— Успокойтесь, милостивый государь, — перебил Йобст Мюллер. — Никто не хочет вам вреда. И не глумитесь, прошу, над Мюлеком, он еще, глядишь, выручит, если эрцгерцог снова вздумает вас прогнать, и уж на сей раз навсегда!
Кеплер пытался придержать расходившуюся ярость. Что это — не сделка ли? Не вздумал ли старый пес у него выторговать обратно свою дочь? Нет, эта мысль непереносима. Он расхохотался, как безумный.
— Нет, ты послушай его, жена! — он крикнул. — О своем именье он ревнует больше, чем о тебе! Тебя я могу костерить как мне угодно, но имя Мюлека не смею даже называть, сквернить своими недостойными устами!
— Я могу защитить мою дочь, молодой человек, на деле, не на словах.
— Ваша дочь, ваша дочь, позвольте вам заметить, не нуждается в защите. Ей двадцать семь лет, и она свела в могилу двоих мужей — теперь успешно принялась за третьего. — Нет, это слишком, слишком!
— Милостивый государь!
Оба вскочили, готовые схватиться, стояли, сведя ненавидящие взгляды, как рога. В набухшую тишину упал глупый смешок Барбары. Она зажала рот рукой. Регина с интересом ее наблюдала. Но вот мужчины сели, пыхтя, сами себе дивясь.
— Он думает, он умирает, папаша, — Барбара снова хохотнула глупым смехом. — Говорит, говорит, у него крестный знак на ноге, там, где вонзили гвоздь Спасителю, и, мол, этот крест то видно, то не видно, и в разное время дня он цвет меняет — да, Иоганнес? — Она ломала маленькие руки, никак не могла уняться. — Хоть я-то его не вижу, креста этого, знать, потому, что не из вашего брата, избранных… умишка маловато, как ты… как ты всегда… — И осеклась. Долгую минуту он на нее смотрел. Йобст Мюллер ждал. Повернулся к дочери, та отвела глаза. Обратился к зятю:
— И что за болезнь, по-твоему, тебя одолевает? — Иоганнес что-то проурчал сквозь зубы. — Прости, не слышу?…