Кэтрин - страница 57

— Не хочешь ли элю, дружок? — спросила любящая и благоразумная родительница.

— А может быть, бренди, Том? — сказал доктор Вуд. — Папенька твой мигом сбегает в погреб за бутылкой.

— Сдохнешь, не дождешься! — закричал, испугавшись, мистер Хэйс.

— Стыдитесь, бессердечный вы отец! — заметил доктор.

Слова «отец» всегда было достаточно, чтобы привести мистера Хэйса в ярость.

— Я, слава богу, ему не отец! — огрызнулся он.

— Да и никому другому тоже, — сказал Том.

Мистер Хэйс только пробурчал:

— Ублюдок безродный!

— Его отец джентльмен — каким ты и во сне не бывал! — завопила миссис Хэйс. — Его отец храбрый воин, а не какой-то там жалкий трус плотничишка! У Тома в жилах течет благородная кровь, хоть с виду он всего лишь портновский подмастерье; и если бы с его матерью поступили по справедливости, она бы теперь разъезжала в карете шестеркой.

— Хотел бы я, чтобы мой отец сыскался, — сказал Том, — то-то мы с Полли Бригс были бы хороши в карете шестеркой. — Том считал, что если его отец был графом ко времени его рождения, то сейчас он уже по меньшей мере принц; и, по правде сказать, в приятельском кругу к имени Тома давно уже прибавляли сей громкий титул.

— Уж ты, верно, был бы хорош, Том! — воскликнула миссис Хэйс, глядя на свое чадо влюбленными глазами.

— При шпаге и в шляпе с пером — да никакой лорд в Сент-Джеймском дворце со мной бы не сравнился.

Еще некоторое время разговор шел в том же духе — миссис Хэйс объясняла присутствующим, какого высокого она мнения о своем сыне, а тот, по обыкновению, изощрялся в презрительном зубоскальстве по адресу отчима, который вскоре не выдержал и отправился по своим надобностям; жилица миссис Спрингэтт, не сказавшая за все время ни слова, удалилась к себе на второй этаж; а оба джентльмена, старый и молодой, набили трубки и еще с полчаса наслаждались мирной беседой в табачном дыму, сидя насупротив миссис Хэйс, деловито углубившейся в счетные книги.

— Так что же там написано? — спросил мистер Биллингс доктора Вуда. — Кроме Мака, сегодня было еще шестеро: двое за овец, четверо за кражу со взломом; ничего, я думаю, интересного.

— А ты прочти сам, Том, — лукаво сказал Вуд. — Вот тебе листок.

Лицо мистера Тома приняло злое и в то же время растерянное выражение; ибо он умел пить, браниться и драться не хуже любого своего сверстника в Англии, но грамотность не входила в число его совершенств.

— Вот что, доктор, — сказал он, приправив обращение крепким словцом. — Вы эти шутки оставьте, я не из тех, кто позволяет шутить с собой! — Тут последовало еще одно крепкое словцо и устрашающий взгляд на собеседника.

— Томми, дружок, ты должен выучиться читать и писать. Посмотри на свою матушку, как она отлично управляется с книгами, не хуже настоящего писца, а ведь в двадцать лет не умела и черточки провести.

— Крестный тебе добра желает, сынок; а что до меня, так ведь я давно уже обещала, что в день, когда ты мне прочитаешь вслух столбец из «Летучей почты», — получишь парик и трость с золотым набалдашником.

— К чертям парик! — запальчиво ответил Том. — Пусть крестный читает сам, если ему так нравится это занятие.

В ответ на это почтенный доктор надел очки и развернул перед собой лист серо-бурой бумаги, украшенный вверху картинкой, изображающей виселицу, а дальше содержавший жизнеописания семерых несчастных, над которыми в это утро свершилось правосудие. Шестеро первых не представляют для нас интереса; но мы позаботились переписать повесть о № 7, которую доктор звучным голосом прочитал вслух своим слушателям.

«КАПИТАН МАКШЕЙН. — Седьмым, кто понес нынче кару за свои злодеяния, был знаменитый разбойник капитан Макшейн, известный под прозвищем Ирландца-Забияки.

Капитан прибыл на место казни в сорочке тонкого белого батиста и ночном колпаке; и, поскольку он исповедовал папистскую религию, в качестве духовного пастыря при нем находился отец О'Флаэрти, папистский священник, личный капеллан баварского посланника.

Капитан Макшейн родился в городе Клонакилти, в Ирландии; он из хорошего рода, восходящего к большинству ирландских королей. Капитан имел честь состоять на службе их величеств короля Вильгельма и королевы Марии, а также ее величества королевы Анны и за свою доблесть не раз был отличаем милордами Мальборо и Питерборо.