Килограмм - страница 2

— Стойте! — кричал он. — Я смотреть хочу!

— Не обманем, дубина, — засмеялся один из критиков. Сашка ужаснулся, что сейчас без него произойдет что-то важное, и тоже вскочил. Когда он подбежал к сцене, все уже исчезли за той самой портьерой, похожей на мантию волшебника. Отдернув портьеру, Сашка увидел, что она закрывала напольные весы, большие, со светящимся зеленым табло, с огромной платформой, и как раз теперь урод осторожно ступал на платформу своими шлепанцами. Критик протянул руку, нажал несколько кнопок под табло. Звягин вытянул шею. На табло высветилось:

— Ура! — завопил Звягин. — Двести почти! Почти двести!

Сашка неуверенно заулыбался. Урод, глядя на Сашку, тоже заулыбался.

— Вкусно, — сказал он. — Еще…

— Ну? — спросил критик, который нажимал на кнопки. — Все? Валите отсюда.

— Погоди, — сказал второй критик, — а они деньги отдали?

Урод рыгнул.

— Отдали, отдали! — закивал Звягин и попятился.

— Отдали, отдали, — насмешливо повторил за ним первый критик. У него было узкое лицо с прямым крупным носом. — Пускай идут, а то начинается уже.

Урод опять рыгнул и встряхнулся.

— Еще, — просипел он.

— Вот, — сказал носатый, — я же говорил.

— Еще! — заревел урод, сошел с весов и заковылял к мольберту. — Еще-е-е!

Второй критик — седой толстый старик — с отвращением сморщившись, шагнул к уроду и заломил ему руку за спину. Урод закряхтел от боли и согнулся; старик повел его вглубь сцены, в темноту. Сашка вытянул шею, стараясь рассмотреть, куда они направляются, но увидел только неясные очертания складчатых портьер. Потом где-то хлопнула дверь, урод взвыл, и наступила тишина.

— Всё, пошли вон, — устало сказал носатый Звягину и Сашке.

— Погодите! — встрепенулся Звягин. — А распечатку!

Критик поджал губы, надавил еще несколько кнопок на весах. Зажужжало; выполз белый листок. Звягин схватил его, затиснул в ладони.

— До свидания, — сказал он, искательно заглядывая в лицо критику.

— Чао, — сказал тот.

Они долго спускались по лестнице, и Сашка глядел Звягину в затылок, слушая его мощное дыхание. Лампочки на лестнице не горели. Пахло тухлятиной, древней сыростью питерского дома, который пережил блокаду, две войны, три революции и теперь тихо ожидал своей очереди на слом. Наконец, вышли на улицу и тут же, не сговариваясь, закурили. Сашке не терпелось вернуться в мастерскую. Слишком много всего он увидел здесь — страшных грубых критиков, страшного полуголого урода, который уничтожил картину Звягина, превратил в пищу для своего тела. Страшны чем-то были даже диковинные весы; впрочем, Сашка знал причину своих страхов.

Ведь его ждало то же самое.

Настю ждало то же самое.

— Спасибо тебе, — сказал он, затаптывая окурок. — Я пойду, пожалуй.

— Ага, — сказал Звягин. — Домой?

— Домой, — ответил Сашка. — Поработать хотел. Они меня видели сегодня, значит, в следующий раз пропустят, да? Когда… ну…

— Когда соберешься, — закончил за него Звягин, хлопнул по плечу и ухмыльнулся: — Да не бойся, вон, видишь как оно! Двести грамм почти! Не зря, значит, мучился. А?!

Сашка кивнул в ответ, тоже хлопнул Звягина по плечу, развернулся и пошел к метро. За спиной он слышал удаляющиеся шаги друга, чуть шаркающие, словно у того заплетались ноги от счастья и пережитого волнения. Долетело бормотание: «Двести, двести», но тут Сашка завернул за угол и окунулся в городской шум.

Вокруг был Невский. Люди куда-то спешили, у всех были свои трудности, которые, если смотреть изнутри, наверняка могли казаться большими и серьезными, но снаружи казались маленькими, а то и вовсе глупыми. У самого Сашки трудности были совсем другого масштаба. У него была Настя. Эх вы, обыватели. Что такое ваши невыплаченные кредиты, ваше злое начальство, ваши мечты о шмотках и машинах — что они по сравнению с Настей? Сашка даже закрыл на секунду глаза. Настя — единственная, такая, какой еще не было. Настя — надежда, путевка в жизнь. Настя… Впрочем, нельзя так себя изводить. Сашка встряхнулся. Работать! Работать! Ты — художник. Художник не имеет права на выходные. И ты еще должен быть благодарен за то, что есть на свете уроды. Несчастные, скорбные умом существа. Вечно голодные. Идеальные потребители искусства. Сашка попытался на миг представить, что он — урод, и не смог. Интересно, как попался этот бедолага? Верно, ходил по маленьким выставкам, жрал украдкой картины, когда оставался в зале один, перебивался авангардом. Уроды почему-то плохо переносят авангард. Тошнит их после авангарда… Голодал, терпел, а потом не выдержал и побрел куда-нибудь в Эрмитаж, за классикой. Ну, а там, понятное дело, скрутила его охрана.