Килограмм - страница 9

— Откуда знаешь? — спросил Сашка. Настя пожала плечами — едва уловимо, будто вздохнула.

— Я твои мысли слышу иногда, — сказала она. — Только не все. К сожалению.

Взгляд ее был неподвижен: взгляд нарисованных, мертвых глаз. Сашка тихонько застонал сквозь зубы. Он не мог воссоздать то, что сожрал урод. Никак не мог. Сашка принялся сжимать и разжимать пальцы, чтобы восстановить ток крови.

— И что ты слышишь?

Настя опять долго молчала; Сашкина рука уже начала отходить, под кожей зашевелились раскаленные иголочки, и только тогда Настя заговорила опять.

— Много чего, — сказала она. — Первое, что помню — как ты на меня смотришь, а я ни пошевелиться не могу, ни вздохнуть. И только слышу, как ты думаешь: «Настя, Настя. Хорошо». Что-то вроде того, в общем. Эскиз ты тогда делал.

Сашка моргнул. Потряс рукой, уже машинально: он снова чувствовал пальцы. Он вспомнил, как писал Настины ресницы. Если сейчас повторить… то есть, если, конечно, получится повторить…

— Потом подслушала, что я — картина, что ты меня написал, — продолжала Настя. — Ты много думал тогда про себя; как большим художником станешь, как экзамен какой-то будешь держать. Про меня думал: мол, самая лучшая, самая главная. Ну, я гордилась.

У нее в голосе появились странные нотки. Сашка почувствовал, что краснеет. От напряжения начала болеть спина, рука с палитрой дрожала, но он раз за разом клевал холст тонкой кисточкой, выводя даже не ресницы — тени ресниц, сумрачные ореолы вокруг глаз.

— А вот что это за экзамен, я не понимала, — сказала Настя. — Ты, когда про него думал, боялся очень. Страх — он как шум: когда боишься, мыслей не слышно.

Сашка отступил от мольберта. Получилось. Точно, получилось.

Настя не двигалась.

— Так я решила, — сказала она, глядя все тем же невидящим взглядом, — что первым делом надо с тобой контакт наладить. Поговорить, успокоить. Как только говорить смогла, сразу налаживать принялась. Контакт. Да.

Настя протянула руку и снова коснулась невидимой стены.

— Когда закончишь-то? — спросила она. — Все равно не вижу ничего.

Сашка стиснул зубы. Что-то надо придумать, как-то переписать… Дурак, дурак. Он шагнул к мольберту. Потея от бессилия, поднес кисточку к глазам Насти — совсем живым на вид, но на самом деле нарисованным.

И замер, не коснувшись холста.

Он увидел, как у Насти расширились зрачки.

— Ты… — начал Сашка. Настя едва заметно улыбнулась. Сашка выдохнул.

— Обманула, — сказал он. Настя кивнула, и Сашка понял, что улыбается сам — широко, во весь рот.

— Отыграться хотела, — сказала Настя. — Эх, Сашка, Сашка.

Сашка присел на корточки и, потеряв равновесие, опустился на пол. В горле пересохло, ныл желудок, в ушах шумела кровь. Сашка был измочален, выжат до нитки, он чувствовал себя севшей батарейкой. Но он был счастлив. Настя глядела сверху вниз, как королева. Её губы складывались в улыбку, снисходительную и насмешливую, а в глазах еще оставался страх, и желание жить, и еще много чего было в этих глазах, которые он только что написал — заново.

— Сашка, — повторила Настя. Он, кряхтя, поднялся на ноги и отыскал стул.

— А все-таки, откуда ты знаешь, как меня зовут? — спросил он, садясь. — Что-то не помню, чтоб себя по имени называл.

— Дурень, — беззлобно сказала Настя. — Как же мне не знать, как тебя зовут. Я, считай, часть тебя самого. У меня вся жизнь — от одного твоего взгляда до другого.

Сашка принялся вытирать кисти. Он совершенно не знал, что ему теперь делать. Настя уселась на пол посреди своей комнатки.

— Мне бы кровать обратно, — попросила она. — И платье измялось. Подрисуешь?

Сашка несколько раз медленно кивнул. Настя подтянула к груди колени, обхватила руками лодыжки и замерла. В этой позе она была похожа на васнецовскую Аленушку. Сашка покачал головой.

Это ведь живая девушка.

Вот как выходит: живая. Все видит, все слышит, все понимает. Думает что-то свое. Платье просит подрисовать.

— И гребень куда-то делся, — сказала Настя. — Красивый гребень был.

Сашка опять кивнул. Он попытался вообразить, каково это: сидеть в маленькой темной каморке, терпеть взгляды зрителей, вечно улыбаться и вечно глядеть в никуда. Всю жизнь. Долгая ли жизнь у картины? Если повезет, и попадешь в хороший музей, то долгая, потому что там картины реставрируют… Впрочем, вряд ли Настю возьмут в музей. Для этого Сашке нужно стать признанным мастером, а он и первого-то экзамена сдать не смог. Так что Настю ждет другое будущее: сумрак мастерской, одиночество. Разговоры с Сашкой, в то время, пока он будет писать очередной пейзаж (почему-то Сашка был уверен, что портретов больше писать не станет). А потом когда-нибудь Сашка умрет, его картины разберут друзья, Настя достанется, например, Звягину и будет украшать собой его прокуренную комнату с пожелтелыми обоями — долго-долго, пока не умрет и Звягин. Звягина похоронят, его квартира достанется сыну или дочке, энергичным молодым ребятам, которые снимут со стены древнюю картину в дешевой раме и повесят на ее место что-нибудь полезное. Скажем, телевизор. А картину отвезут на дачу, спрячут на чердак, и ее съедят мыши.